Илья Чернев - Семейщина

— Но у меня тут медикаменты… инструменты, — нетвердо возразил Дмитрий Петрович.

— Что я, по нашему, вор, бандит? — вскочил Кравченко. — Вы забываетесь, с кем имеете дело! — Он вытащил из кармана браунинг.

— Вы, конечно, не бандит, но… вы же силой вынуждаете меня… уберите эту штучку, — запутался в словах Дмитрий Петрович.

— То-то! — криво усмехнулся Кравченко. — Итак, где прикажете устраиваться?

— Вот лучше всего в сенях, — здесь запахи… наутро от них головная боль, все же мне придется закрыть на ключ все двери, как обычно, чтоб никаких подозрений.

— Делайте как хотите… Во всяком случае, я признателен, — зевнул Кравченко. — Чертовски хочется спать… Я вам очень признателен, вы любезный человек… И-э-эх! Это, кажется, пятая ночь без сна… Трудно жить, гражданин эскулап, трудно! Техника Кравченко на шоссейке больше уже нет, вряд ли ее нынче доделают, — работающие разбежались, события… — он порывисто схватился за грудь. — Сердце, опять сердце! Нет ли у вас валерьянки?

— Почему же нет? — Дмитрий Петрович накапал в мензурку валериановых капель.

— Вот спасибо! — Кравченко залпом выпил лекарство. — Да, трудная жизнь!.. И, главное, — почему эта неуверенность, этот страх в самый ответственный момент? Если б кто мог объяснить мне, почему они держатся совсем по-иному даже в самые критические минуты. На кого они рассчитывают, откуда у них эта вера?.. Однако я заболтался. Буду спать. И вы идите спать, домой, только домой! — он выразительно хлопнул себя по карману…

Дмитрий Петрович вышел за ворота. «А не пройти ли до председателя? — подумал он. — Или не стоит?.. А вдруг обнаружится?.. Впрочем, попасть может от тех и других… Все же — не дойти ли до председателя, хоть и далеко это?»

Трудно сказать, чем окончились бы колебания фельдшера, предоставь ему время подумать еще минут с десяток, — тишину ночи в конце улицы разорвали глухие раскаты выстрелов, поднялся невообразимый собачий лай, покатился по деревне… выстрелы загремели где-то совсем близко, и Дмитрий Петрович, пригибаясь к земле, побежал через дорогу — домой, под надежное прикрытие Олемпиевой избы.

Заговорщики ни в какой лес не убегали: они лишь попрятались где придется, чтоб Рукомоев не смог найти и арестовать их. Когда же стало известно, что красноармейцы уехали, они все собрались в горнице уставщика Самохи, чтобы в последний раз обсудить план действий, распределить окончательно роли… Спирька закричал на Самоху, который все еще колебался, — с какой-де стати мы теряем время, отстали от хонхолойцев, надо начинать сегодня же ночью: перед праздником, перед успеньем, все артельщики в деревне, и тут, на месте, легче их перебить, чем рыскать потом за ними на покосе. Спирьку поддержали Астаха, Листрат и другие, и уставщик уступил.

— Благословляю, — сказал он. — Только бойтесь… лишней крови христианской…

Самоха никак не мог унять дрожи в коленях.

Заговорщики разбились на группы и, вооруженные винтовками, берданами и дробовиками, двинулись гумнами к избам артельных руководителей и активистов.

В это самое время Василий Домнич допивал чай, торопился и ругал себя последними словами, — почему он не отговорил артельщиков не расходиться, ведь это же непоправимая ошибка, вдруг заговорщики не станут дожидаться, первыми начнут на них облаву, перестреляют по одному. «Попробуй тогда собраться вместе под огнем… э-эх!» — злился он на себя.

Домна вышла загнать корову в стайку, но тотчас же вернулась:

— Василий! Там кто-то крадется вдоль нашего заплота… обворужены…

Голос ее дрожал.

«Так и знал!» — мелькнуло у него в голове. Он быстро снял со стены винтовку:

— Надо быть, свои, артельщики… Сиди дома, не отпирай никому… я сейчас.

С этими словами Домнич вышел на темный двор. Тускло, ему показалось, горят в вышине августовские звезды. Под прикрытием густой тени надворных построек, он приблизился к заднему заплоту. Между двумя его досками была большая щель, которой он всегда пользовался, когда надо было перелезть через заплот. Он поглядел в эту щель — действительно, двое неизвестных стоят рядом, о чем-то шепчутся, видимо что-то решают.

Где-то поблизости грянул выстрел, и Василий Домнич увидел — бежит по гумну Епиха, а рядом с ним, чуть поотстав, еще двое.

Забыв о себе, об осторожности, Домнич махнул на заплот, и тотчас же один из неизвестных вскинул на него дуло винтовки, а второй кинулся прочь… Чакнул спуск, но выстрела не последовало.

«Не запекло… осечка!» — целясь в нападающего, мигом сообразил Домнич.

Тот с лихорадочной поспешностью возился с затвором, щелкал им. Домнич нажал на собачку — и тоже осечка.

— Черт! — выругался он, спрыгнул на землю, отшвырнул от себя винтовку, схватился за направленное в его грудь дуло, притянул противника к себе, сгреб его в охапку.

— Пусти! — задыхался неизвестный.

Домнич не знал этого человека, — в деревне таких не было, он чувствовал только, что перед ним враг, и, оглушив его ударом кулака в лоб, взвалил его на заплот.

— Епиха… товарищи! — закричал Домнич. — Стреляйте… на заплоте!

Епиха и его спутники подбежали ближе, кто-то из них выстрелил. Перевешенный через заплот человек свалился вниз и застонал.

— Ранили в руку, — нагнулся к нему Епиха. — Кто такой?

— Брянской…

— А кто с тобой был, другой? Куда он скрылся?

— Уставщик… сволочь… сбежал! — выругался раненый. — Тащите, ради Христа, в избу.

— Недосуг с тобой. Не надо было встревать… помогать бандитам! — грубо ответил Епиха.

И впрямь, было уже недосуг: из проулка показалась вооруженная толпа. Домнич, Епиха, Олемпий и председатель сельсовета Тимоха, — это именно они, натолкнувшись на Епиху, заставили Самоху ретироваться, — побежали прочь из деревни в степь.

— Напали? — спросил Домнич.

— Окружили… хотели убить в избе… — почти враз объяснили Епиха, Олемпий и Тимоха.

— А как же другие?

Никто не смог ответить на этот, полный тревоги, вопрос партийного секретаря…

Но что же случилось с остальными? Карпуха Зуй, Викул Пахомыч, Корней Косорукий, Егор Терентьевич, комсомольцы, артельщики, прорвав вражьи засады, отстреливаясь, бежали кто в степь, на покос, а кто жил у оборской околицы — на Кожурту, в лес, в сопки. А Мартьян Яковлевич, хоть и не окружал его никто, заслышав выстрелы, бросился со двора в степь и оттуда, обогнув деревню, тоже помчался на Кожурту. И только двое не смогли прорваться ни туда, ни сюда, не успели и спрятаться — избач Донской и бондарь Николай Самарин. Едва избач перескочил через заплот, как настигла его сзади бандитская пуля, и он рухнул в пыль у клубного крыльца. А бондарю даже и выбежать в улицу не удалось: он стоял посередь избы — и три дула, со звоном пропоров стекло, метнули огонь, и он упал, как подрубленная лозина, и заголосила, зашлась криком Катя и ребятишки…