Илья Чернев - Семейщина

— Собак, кажись, нет, не гавчут, — шепотом сказал Домнич и, вручив Егору винтовку, полез к светящейся щели ставни.

Он подтянулся на руках, на миг прильнул глазом к щели. В избе было тесно от людей, в углу стояли берданы и трехлинейки. Домнич ясно различил Астаху, Самоху, Спирьку, Листрата — сколько знакомых лиц… так вот они, заговорщики! Астаха потрясал в воздухе руками, и сквозь расколотое стекло раздавался его визгливый бабий голос: «Какой покос им отвели! Всё артели, а прочим мужикам что?! Артельщиков — под самый корень!» Техник Кравченко столбом торчал посередь избы… поднял руку, сказал, как молотом ударил: «Сигнал будет дан на днях… В соседних деревнях и улусах уж все готово…»

Ошеломленный Василий Домнич не мог слушать дальше, — затекли руки, и он спрыгнул вниз.

— Ну, как, Домнич? — прошептал Егор Терентьевич. Вместо ответа Василий выхватил у него из рук свою винтовку и снова полез к высокому окну.

— Лезем оба… Заговорщики! Организация! Выстрелим… уложим вожаков на месте! — Куда делось обычное неизменное спокойствие Василия Домнича, будто кто враз подменил его.

Осторожный Егор Терентьевич схватил Василия за руку: — Поди их много? Поди вооружены?.. Тогда ты это зря, ну убежим, а они по дворам пойдут — всех артельщиков перебьют. Раз увидят, что их шайка открыта… Нет, лучше позвонить товарищу Рукомоеву, как он просил. Скорее!

Василий Домнич опустил винтовку, и оба они задами припустили к сельсовету.

Егор Терентьевич постучал прикладом в дверь, разбудил заспавшегося сторожа Фаддея.

Они вошли в пустую и темную комнату сельсовета. Домнич чиркнул спичкой и при слабом ее мерцанье стал накручивать руку назойливо задребезжавшего телефона. Он вызвал райотдел ГПУ, попросил дежурного соединить его с начальником, Егор Терентьевич одобрительно глядел, как ловко орудует телефоном кооператор. «Вот бы мне так!» — подумал он. Между тем Домнич разговаривал уже с Рукомоевым. «В эку пору не спит!» — изумился Егор и стал прислушиваться к словам Домнича, который рассказал начальнику об их внезапном открытии. Помолчал и вскоре повесил трубку.

— Что он говорит? — спросил Егор Терентьевич.

— Завтра с утра, обещает быть здесь… Велит пока молчать, не плодить паники… Все артельщики, комсомольцы, активисты должны быть вместе…

Этот совет расшевелил прежние подозрения Егора Терентьевича. Он покачал головою.

— Вместе? Кучей-то нас скорее перещелкают… Дал бы оружие… — пробурчал он.

За последние недели Рукомоев попал в трудное положение. Ежедневно со всех сторон к нему поступали неутешительные вести, самые неблагоприятные сводки, которые свидетельствовали, что в обширном его районе назревают серьезные события, кулацкий бунт. Он многое уже знал, во всяком случае догадывался о роли техника Кравченко, — и он слал в областной отдел донесения, запросы, телеграммы, фельдъегерей…

Рукомоев не то чтоб растерялся, но находился в том состоянии боевой тревоги, которая соответствовала и его положению и вызывалась теперешним ходом дел. Он намерен был вооружить опору Советов в деревне — колхозников, но это, по его мнению, нужно было сделать лишь в самом крайнем случае, когда кулацкий мятеж начнет прорываться, как перезревший нарыв, наружу, — преждевременная раздача винтовок могла привести к нежелательным эксцессам, ненужным жертвам, непоправимым ошибкам. Вот почему он отказал Корнею в вооружении никольских артельщиков, посоветовал не впадать в панику, ободрил Корнея улыбкой… Откуда ему было знать, что эта улыбка посеет в душе председателя Никольской артели мрачные сомнения и предположения?..

В эту ночь в кабинете Рукомоева надрывался телефон, приезжали с разных концов уполномоченные. К утру он получил из отдаленного конца района сообщение особенно тревожного порядка, — стало ясно, что мятеж фактически уже начался.

Рукомоев во главе небольшого отряда выехал туда. Он, конечно, не забыл о телефонном ночном вызове из Никольского, но сил у него было недостаточно, и надо было поспешить в наиболее опасное место…

В воскресенье, с утра, Никольские артельщики и комсомольцы собрались в клубе — и стали ждать. Здесь были все, кроме стариков, и время шло незаметно. Донской сговорил Лампею, Изотку и кое-кого из молодежи затянуть песню. Более взрослые разговаривали о делах хозяйственных.

Колхозный председатель Егор Терентьевич то и дело выходил за дверь, глядел на тракт.

— Солнце уж высоко, а они не едут, — делился он своим беспокойством с Епихой и Домничем.

— Приедут! — уверенно отвечал Епиха…

Прошло несколько часов. Тревога ожидания нарастала, никто не заводил песен, и лица многих посерели.

— Сердце вроде будто давит… не могу больше, Домнич, — сказал Егор Терентьевич. — Пойдем в совет, до телефона. Что там с ним?

Они пошли в сельсовет. Домнич покрутил ручку телефона, но в трубке царила зловещая, будто притаившаяся, тишина. В это время кто-то гулко подкатил на одноколке к совету, поднял у крыльца густое облако пыли. Через минуту в сельсовет вбежал какой-то мужик. Он был без шапки, широкий его рот будто прыгал на плоском лице, глаза испуганно блуждали. Увидав людей у телефона, он закричал Домничу:

— Напрасно стараешься, паря! От самой Харашибири еду… повалены столбы, порвана проволока… Под Хонхолоем из лесочка как понужнут в меня из винтовки, — как припущу я коня! Господь спас, не иначе… А в Хонхолое-то чо деется! Председателя колхоза убили, — сказывают, ленинградский рабочий был, новая власть образовалась. А у вас как? Еще тихо?

Никто уже дальше не слушал харашибирца, некому было отвечать ему: все находящиеся в совете, десятка полтора людей, во главе с председателем, побежали вон.

Домнич с Егором Терентьевичем сломя голову кинулись в клуб.

«Бросили!.. Предали!..» — у Егора гулко колотилось сердце. У хонхолойских ворот на тракту показалось пыльное облако, послышался стук копыт. То был сам Рукомоев с шестью красноармейцами-пограничниками. Он был зол на себя, кусал губы:

«Неужели и здесь опоздали?..»

Позади вершных бойцов громыхала парная двуколка, нагруженная чем-то доверху.

В совете никого, кроме Фаддея, удостоверившего, что в деревне все пока спокойно, не оказалось, и всадники поскакали к клубу. Они настигли Егора и Домнича у распахнутых дверей клуба.

— Стойте! — крикнул Рукомоев. — Колхозники здесь? И, не дожидаясь ответа, кинулся с красноармейцами внутрь.

— Собрались? Ждете? — бросил с порога.

— Заждались уж, — ответил за всех Епиха.

За спиной начальника красноармейцы тащили в комнату большие охапки винтовок.

Егор Терентьевич неожиданно для всех, — на глазах его навернулись слезы, — подскочил к Рукомоеву, раскинул наотмашь руки, выпятил грудь: