Илья Чернев - Семейщина

— Таким, товарищи, полеводом вернусь, — лучше по всей Советской России не найдете! Не смейтесь!

— Никто и не думал, — тоже посмеиваясь, отвечал Епиха… Суматоха шла на деревню не только из района, но и — кто бы мог подумать! — с извечно безгласной степи. В том самом углу Тугнуя, который никольцы исстари называли низом, километрах в пятнадцати от села, в марте появилась тесовая одинокая хибарка. Из этой хибарки приехали в деревню незнакомые люди, поговорили о чем-то в конторе с Епихой и Гришей, и вскоре по размякшей весенней дороге потянулся на Тугнуй длинный обоз: красные партизаны согласились предоставить двадцать подвод на несколько дней. Незнакомцы откупали у сельсовета пустующие кулацкие дома, наемные рабочие с помощью артельщиков живой рукой раскатывали добротные связи по бревну — и всё это увозили в степь к неказистой хибарке. На Краснояре и в Албазине появились плешины, — порядок улиц неожиданно прерывался большими пустырями. Разобранные избы ставили в степи улицей, и не прошло и двух недель, как на белоснежной груди Тугнуя возник целый поселок. Артельщики берегли своих коней для тяжелой весенней работы, их помощь была кратковременной, и тогда на перевозке построек затрещали тракторы Хонхолойской МТС. Они заполонили деревню тарахтеньем своих моторов, тянули за собою на низких волокушах сразу по десятку бревен каждый, вздымали в улицах снежную пыль.

— Никак, всю деревню хотят растащить по косточкам, — говорили у колодцев бабы.

А старики приставали к Епихе, к Грише Солодушонку:

— Чо это, паря, придумали еще?

— Совхоз на Тугнуе будет, — отвечал Гриша.

Многие не понимали, что это значит.

— То колхозы были, а то, вишь, новое…

— Сеять, что ли, зачнут, или как? — спрашивали иные.

— Сеять, а то что же. Много сотен гектаров сеять. Старики разводили руками:

— Да что же на солонцах уродится? Деды наши ту землю не пахали и нам заказывали…

— Почему бы народ не порасспросить, раз самим неведомо? Иные насмешничали: поглядим, дескать, какой урожай к осени на Тугнуе вырастет.

Аноха Кондратьич покрутил головою, сказал с усмешкой зятю Епихе:

— Не дурее теперешних старики-то наши были, а вот почему-то не сеяли на низу… Ты то подумай: была б земля добрая, неужто до этих пор не распахали бы? Нашлись тоже умники!

Спорить с Анохой Кондратьичем было бесполезно. Он стоял на своем, как и все прочие старики, — зряшная, дескать, затея этот самый совхоз!

А совхозу и горя мало от того, что не признали его старики. Вскоре степную короткую улицу опоясал длинный-предлинный забор, замкнувший в свое кольцо добрых гектаров тридцать тугнуйской голой равнины.

Поселок наполнился людьми и машинами… Рядом с жильем начали строить навесы, просторные конюшни, строили еще что-то — и все большое, размашистое. Лес для построек везли из хребтов, с Косоты, из соседних деревень. В степном раздолье зашумела жизнь.

На обращенных в сторону Никольского воротах поселка появилась фанерная доска с надписью-вывеской

СОВХОЗ «ЭРДЭМ»

Что значит это бурятское слово, никто в деревне не знал.

Задолго до вёшной председатели артелей были приглашены директором МТС в Хонхолой и там познакомились с новым человеком. Директор назвал его товарищем Лагуткиным и объяснил, что он приехал сюда на постоянную работу начальником политотдела. Невидный собою, чернявый и коренастый, Лагуткин всем понравился: он был весел, внимателен, хотел все знать, обо всем выспрашивал.

— Мне придется иметь дедо с каждым из вас не так уж часто, — сказал Лагуткин колхозным руководителям, — досаждать вам сильно я не буду. Моя опора — не начальство, а рядовики, народ.

— Ничего, ничего… Для дела все можно. Какое досаждение! — возразил Епиха и про себя подумал: «Это человек!»

Епиха охотно отвечал на вопросы начальника политотдела, подробно рассказывал о работе «Красного партизана», об артельщиках, о себе, о своих помощниках. Точно так же поступили и некоторые другие председатели. Мартьян же Алексеевич предпочитал держаться в тени, вперед с речами своими не выскакивал, отвечал Лагуткину односложно. Они взаимно не понравились друг другу. Лагуткин подумал о Мартьяне:

«Сырой мужик. Необходимо заняться им!» А Мартьян — о Лагуткнне: «Принесла нелегкая еще одного черта на нашу голову!..»

Начальник политотдела оказался непоседой: он целыми днями разъезжал по колхозам. Их у него насчитывалось шестнадцать, и потому, быть может, Лагуткин поневоле выполнял свое слово: он и впрямь наведывался в Никольское не так уж часто. Но зато, если уж приедет, пробудет в артели с утра до вечера, когда и заночует и, держась второго своего обещания, не упустит случая поговорить с артельщиками по душам. Вскоре он знал десятки людей по имени-отчеству, знал, кто о чем тужит, чему радуется.

— Ну и понятливый! — удивлялись никольцы.

А иные добавляли с теплым блеском в глазах:

— Об нашей нужде хочет понятие иметь, каждому норовит пособить, — золотой человек!

Лагуткин действовал тем же способом, что и Полынкин. И по прошествии времени слава начальника Лагуткина пошла вровень со славой начальника Полынкина…

Казалось, нет на деревне такого дела и такого человека, которого Лагуткин оставил бы без внимания. В Хонхолое он следил за ремонтом тракторов, бывал часто на курсах, перезнакомился со всеми и радовался не меньше Никишки, когда тому впервые доверили самостоятельную работу на тракторе — возить разобранные избы в совхоз «Эрдэм». Начальник политотдела часто беседовал с будущими трактористами и трактористками о втором пятилетнем плане, о международных событиях, читал им газеты, часто приходил он и на курсы бригадиров, где подружился с Корнеем Косоруким и Ванькой Сидоровым. Он уговорил Сидорова, чтоб тот привлек свою жену на курсы по уходу за скотом на колхозных фермах.

— Женщинам обязательно надо давать ход, воспитывать из них руководителей. Почему она должна вечно у горшков сидеть? Баба у тебя молодая, способная, детей нет, — убеждал бригадира Лагуткин.

Он достиг своего: Фиска пришла на курсы, открытые по его настоянию. Втайне Фиска давно завидовала сестре Лампее: у той муж артельный председатель, голова-мужик, и Лампея при нем не так себе баба, а с настоящим понятием. Фиске хотелось быть такой, как Лампея, идти если не вровень, то где-то близко около своего мужа-бригадира, уметь разбираться в его делах, и она, не задумываясь, дала свое согласие обучаться, едва лишь Ванька сказал ей о курсах. Так оба и ходили в Хонхолой и по дороге посмеивались:

— То-то весело двоим по холодку пробежаться!

— И мороз не в мороз, что и говорить!

На животноводческих курсах преобладали девки, и, чтоб не выделяться среди них своей кичкастой головой, Фиска перестала носить кичку.