Илья Чернев - Семейщина

С открытием библиотеки оживленнее стало в Никольском клубе. Чаще стала заходить сюда молодежь, чаще собираться комсомольцы. Изот рассказывал комсомольцам, как весело бывает в красноармейских клубах в дни спектаклей. Ему удалось увлечь ребят рассказами о постановках, в которых играют сами красноармейцы, и первый же Санька загорелся:

— Попробовать надо, — должно и у нас представление выйти! Оказалось, что Изот научился в армии играть на сцене. Он вызвался выступать в главных ролях и быть постановщиком. Для первого представления Изот рекомендовал героическую пьесу «Товарищ Семивзводный», в которой сам не раз участвовал. Книжка с этой пьесой у него хранилась в сундуке, — значит, ничего искать не надо. Он прочитал пьесу ребятам, — всем понравилось… Решили сократить количество действующих лиц, выкинуть трудные, наиболее сложные сцены. К участию в спектакле Изот привлек учителей и учительниц, завербовал в актеры невестку Груню и брата Никишку. Попервости Никишка с Грунькой заартачились было: им некогда, да и памяти нет, никогда они не играли, какие же из них актеры! Но Изот так резонно растолковал им, что трудно бывает только в первый раз, а когда чуть попривыкнешь — интереснее этого занятия не найти, что они сдались и решили попробовать. Первая проба, репетиция, прошла плохо: Никишка и Груня чувствовали себя стесненно, будто их кто связал веревкой…

Изот упорно добивался своего, и через месяц никольцы были приглашены на первое представление. Да, это был первый спектакль в истории селения Никольского, — в стороне от больших дорог село, за хребтами, в глухой степи, и какой бродячей актерской труппе взбрело бы в голову привезти сюда театральное искусство, если бы это искусство не родилось здесь само стараниями Изота и его верных товарищей!..

Вдохнув жизнь в работу клуба и культурной комиссии, Изот не остановился на этом, не ослабил своего внимания к сельсоветским делам. Напротив, он все больше и глубже входил в эти дела, постепенно становился душою сельсовета. И наступило время, когда без Изота председатель не начинал ни одного заседания, и члены президиума ждали, что скажет Изот Онуфриевич, и по слову его принимали решения. Авторитет Изота так вырос, что, приходя в сельсовет, никольцы сплошь и рядом обращались, со своими просьбами и заявлениями к Изоту, минуя, обходя председателя. И однажды пересмешник Мартьян Яковлевич, вызванный по какому-то делу в совет, сказал при народе:

— Да кто у вас председатель здесь? Ты ли, Изот ли?

Он произнес эти слова с оттенком гордости, — из его родной семьи умница парень. С присущей ему откровенностью и прямотой Мартьян высказал мысли односельчан.

Своим вопросом Мартьян Яковлевич не намного опередил события. Как-то Изота вызвали в Мухоршибирь, в райком комсомола, и после разговора с Лариным он вернулся домой с инструктором РИКа торжественный и сияющий: районное начальство порекомендовало его в руководители Никольского сельсовета…

Вернувшись с курорта, Епиха нашел свою артель в добром порядке. За время его отсутствия председатель Гриша отлично вел дела, приумножал артельный достаток, три десятка новых хозяйств влились в «Красный партизан». Епиха был удовлетворен: заботы его не пропали даром, в каждом успехе родной артели есть доля и его труда, его старанья, его дум. И когда ему объявили, что Гриша Солодушонок и впредь останется председателем, а он обязан принять на себя должность заместителя, Епиха обиделся, но не подал виду.

«Будто затем я уезжал, чтоб меня сковырнули!» — не без сердца подумал он.

Должность заместителя Епиха взял — не было никакой силы и никакой причины отказываться: как можно отпихнуть от себя заботу о собственном деле, это все равно что оторвать от сердца любимую! Затаился на первых порах Епиха, никому своей обиды не выказывал. А потом, вскоре, прошла она, — не глубокая это была обида; убедился он, что его не сковырнули, а берегут: хоть и поправился он на курорте, набрался здоровья, но все же нельзя ему надрываться.

Красные партизаны по-прежнему уважали Епиху, а старики даже больше: вон в каких далеких краях побывал он, с хворостью своей начисто, кажись, расправился! К старой любви прибавилось теперь и восхищение. По-прежнему крепка была дружба Епихи с Мартьяном Яковлевичем, с Василием Домничем, с Карпухой Зуем, с Викулом Пахомычем, со всеми старыми его соратниками, да еще нового друга приобрел он — молодого Изота, с которым судьба столкнула его на другой же день по возвращении домой…

Новый председатель совета горячо взялся за работу. Не на словах, а на деле стал он поворачивать сельсовет лицом к колхозному производству: это была и директива сверху и требование жизни. Дело не в сводках, думал Изот, не в передаче их по телефону в район, — орган советской власти не может ограничиться ролью почтальона, правления артелей не нанимали его передавать их сводки, — сельсовет обязан иметь живую связь с колхозами, знать их нужды, помогать, направлять, руководить… Изот находил время присутствовать на заседаниях правлений, беседовать с руководителями артелей и рядовиками, выезжать на колхозные массивы. У красных партизан первым помощником Изота стал Епиха.

«Не зря интересуется колхозами молодой председатель, — рассуждал Епиха, — я и сам сидел в совете… все хотел понять, всюду поспеть, пособить… Или старик Алдоха, — он тоже вот такой же был… Пускай Изот старается, от этого старанья нам польза будет… Золотая, крепкая у него голова!»

У закоульских правленцев, напротив, не видал Изот поддержки, — одни косые взгляды. Но эти взгляды не смутили его. Не из тех он, кто отступает от намеченного, не из той породы.

Мартьян Алексеевич, закоульский председатель, недоуменно пожимал плечами: он и впрямь не знал, что это случилось такое, почему на ферме дохнут свиньи и одна за другой валятся коровы. Кажись, и корм надежный, и уход ладный… Мартьян отправлялся на ферму, проверял работу скотниц, осматривал корма, — падеж не прекращался. Он расспрашивал Пистю, но та, не глядя на председателя, охала и вздыхала, — видать, и ей не сладко, и у нее голова идет кругом.

— Откуда чо и взялось! — качала головою Пистя.

Как-то кз Мухоршибири приезжал зоотехник, скотский доктор, — и этот ничего определить не смог, сказал, что его наука пока бессильна: животные-де болеют какой-то новой, еще неизвестной болезнью. Он дал лекарство, предупредил, что пользы от него не ожидает… и верно: падеж на ферме усилился…

Изо дня в день разрасталось бедствие, и Мартьян Алексеевич наливался тревогой.

«Не иначе Цыган, — думал он с тоской, — не иначе старый лиходей… больше некому… Под расстрел мою голову замыслил…»