Марио Ригони - Избранное

Не имея подходящего обмундирования, снаряжения, транспорта и даже продовольствия, изнуренные бесконечным маршем по заснеженной степи, они тысячами гибли от холода и голода; а те, кто выживали в кошмаре отступления, имели перед собой только одну цель — не замерзнуть на дороге, не умереть с голоду (в этих условиях и реквизирование съестных припасов у населения встречных деревень было вынужденной мерой, никогда, по свидетельству самих крестьян, не сопровождавшейся зверствами) и добраться наконец до своего дома. Вместо так и не сложившегося «взаимопонимания» между итальянскими и гитлеровскими солдатами у участников восточной кампании зарождается выстраданное ими еще на разоренных войной русских полях чувство солидарности и убежденной спаянности простых людей, которым война несет горе и разорения, чувство симпатии и уважения к советским людям, защищающим свою землю, свои дома.

Глубокое проникновение в духовный климат, царивший в итальянской армии в трагическую для нее зиму 1942–1943 годов, точная передача подробностей солдатского быта и хода военных операций позволяют относиться к мемуарам Ригони Стерна как к историческому документу. Это дает основание историкам второй мировой войны использовать свидетельства сержанта Ригони (наряду со свидетельствами ряда других участников событий, архивными материалами, сводками и т. п.) при характеристике обстановки в итальянских частях на донском участке фронта [1] Так, анализируя ход событий на Дону и обстоятельства разгрома 8‑й итальянской армии, советский историк Г. С. Филатов неоднократно цитирует книгу «Сержант в снегах» в своих трудах «Восточный поход Муссолини» и «Крах итальянского фашизма» (М., 1968, 1973). Надо отметить, что дивизия «Тридентина», в составе которой был прислан в Россию Ригони, по данным Филатова, понесла наименьшие потери при выходе из окружения, а на отдельных участках даже добилась некоторых локальных успехов. Объяснялось это тем, что альпийцы этой дивизии в большинстве были выпускниками военной горнолыжной школы и жителями северных горных районов с их суровым климатом и, следовательно, были хорошо подготовлены по сравнению с остальными, практически небоеспособными итальянскими частями. Кроме того, «Тридентина» — единственная из трех дивизий ударного корпуса получила точный приказ об отходе в направлении Николаевки, где встретила лишь незначительные заслоны советских войск. События, описанные в «Сержанте», в основном совпадают с данными историков. .

Однако примечательно, что уже Витторини — человек, едва ли не первым познакомившийся с повестью Ригони Стерна, — выделял ее из многочисленного ряда публиковавшихся в 50‑е годы военных мемуаров как произведение высокого эстетического уровня. Ведь в истории «сержанта в снегах» запечатлен не только путь отступления одной из альпийских дивизий, но и нелегкий процесс прозрения молодого героя, осознание им трагического смысла того, что произошло с ним и его товарищами. Из самых обыденных, разрозненных впечатлений и переживаний двадцатилетнего сержанта–пулеметчика Ригони Стерн выводит своеобразную «духовную Голгофу», преодолев которую его герой обретает прочные, подлинно гуманистические нравственные ориентиры.

Вначале вокруг него разлита атмосфера душевного равновесия, доброжелательности и солдатской спайки. Вот Ригони вспоминает своих друзей–однополчан, их маленькие чудачества, их пристрастия, разговоры. Все это простые люди, в большинстве своем горцы, охотники, крестьяне, с нехитрыми интересами и всем понятными надеждами. Они говорят о надоевшей службе, о куреве, о невестах, о доме, поют песни на своих диалектах. Они обживают свои землянки, перемалывают самодельным жерновом зерно и варят поленту. Сержанту Ригони все вокруг кажутся замечательными ребятами; он сам такой же, как и они, — деятельный, веселый, доброжелательный. И как они, молодой сержант, в прошлом охотник–горец, называет свою землянку «берлогой», а в минуту надвигающейся опасности его командирский приказ звучит совсем просто и по–юношески наивно: «…всегда держаться вместе».

Но до сих пор помогавшее, привычное чувство взаимной выручки и солдатской солидарности не выдерживает в тех жесточайших испытаниях, которые выпали на долю попавшего в окружение взвода. Да и не осталось в живых почти никого из старых товарищей. Беспощадным приговором бессмысленной жестокости войны звучит лирический «некролог», который произносит Ригони в память о потерянных им лучших друзьях. Наступает момент мучительной внутренней пустоты, герой остается совсем один и автоматически продолжает свой путь «в снегах», без спутников, без ясной цели — словно камень, влекомый куда–то потоком…

И тем значительнее представляется художественная весомость эпизодов, в которых перед героем повести исподволь, но все более зримо встают иные, более широкие горизонты человеческих отношений. Теперь он точно знает, что в происходящем может понять и принять, а что должен безоговорочно отвергнуть,

В своем романе «Люди и нéлюди» (1944) Элио Витторини показал, что в яростной схватке, которую ведут с фашизмом силы Сопротивления, есть человечность подлинная и мнимая. Антитеза «людей и нелюдей» возникает и в «Сержанте в снегах». Вот сержант Ригони впервые видит вблизи советский танк и с уважением, с интересом вглядывается в серьезные, напряженные лица танкистов. И если он не может пока объяснить себе, почему не стрелял в русских солдат, то не оставляет сомнений, насколько ненавистны ему немцы, в упор расстреливающие экипаж подбитого танка и вздумавшие сфотографироваться на память за этим занятием.

Вот в разгар боя сержант заходит в избу, где за столом обедает группа советских солдат; никто не стреляет в итальянца, попросившего поесть. «…В этой избе между мной, русскими солдатами, женщинами и детьми возникло понимание, которое было чем–то большим, чем перемирие». Однако к такому пониманию, когда «нелюди» не могут заслонить «людей», молодому сержанту фашистской армии прийти непросто, и знаменательно, что первоначальный нравственный толчок, пробудивший в нем уважение к русским, связан с русской литературой. Образы Гоголя, Толстого, Горького вспоминал Ригони, вглядываясь в донские просторы, в лица крестьян. Символично появление в финале повести образа крестьянской девочки, тихо напевающей за прялкой в бедной белорусской избе, образа, с которым Ригони Стерн — большой ценитель русской классики — связывает надежду на духовное исцеление своего измученного, оглушенного ужасами войны героя.

За последние годы М. Ригони Стерн выпустил несколько циклов рассказов: «Глухариная роща» (1962), «На албанских высотах» (1971), «Возвращение на Дон» (1973), «Люди, леса и пчелы» (1980). В них писатель остался верен не только своей повествовательной манере, но и своей теме. Можно сказать, что и эти книги о войне, о том, как жестоко ломает она человеческие судьбы. Нельзя, однако, не заметить появления в творчестве Ригони Стерна новой по сравнению с «Сержантом» тенденции: писатель обобщает, раздумывает, сопоставляет, стремится найти точки соприкосновения прошлого с настоящим, проследить в частном жизненном опыте проявления судеб исторических, судеб народных.

Читать дальше