Елена Подкатик - Точка

Я бежала со скоростью олимпийских спринтеров. Но хозяин фирмы «Июль-сервис» оказался быстрее, и наша гонка финишировала как раз напротив вышеупомянутого кафе «Три талера».

– Людмила, это детство. Прекратите бегать! Мы не дети, – Вячеслав тяжело дышал.

– Что вам нужно? – дрожащей рукой я ослабила сбившийся у шеи узел вязаного шарфа.

– Сейчас объясню. Давайте в кафе зайдём, поговорим спокойно. Согласитесь, здесь не очень удобно. Ветер, дождь. Договорились?

– Конечно, это вам не на «Лексусе» разъезжать! Дождя боитесь?

– А вы, оказывается, дама, острая на язык! – он неожиданно по-доброму улыбнулся. – Зайдём, поговорим.

Разговаривать с этим снобом не хотелось, но тут вспомнилось обещание, накануне данное самой себе. Нужно помочь Мирре Львовне. А ради этого полчаса придётся потерпеть его присутствие.

– Что ж, давайте зайдём.

Тот же столик у окна. Та же немая иллюминация.

– Предупреждаю, у меня есть полчаса, потом ухожу, – обозначив время беседы, я почувствовала себя намного легче.

– Муж и дети? – Июльский скривил губы.

Я взорвалась от возмущения.

– Слушайте, какое вам дело, кто меня ждёт? Поговорить хотели? Говорите. Время пошло.

– Хорошо. Сразу признаюсь, что искал с вами встречи. Наводил справки. Караулил возле подъезда. И…

– Вы действительно шпионите за мной? По какому праву?

– Людмила Михайловна, выслушайте. Просто помолчите. Вот вам кофе, – он пододвинул миниатюрную чашку со свежезаваренным напитком, – понимаете, я человек состоявшийся, мне сорок два года. Всё, вроде бы, есть. Жильём обеспечен. Работа устраивает. Машина хорошая. А радости нет. Нет семьи, детей. Не получается. Сейчас понял, как это важно, как нужно. Раньше что – шальные деньги, такие же дамы. Жизнь пролетела как ураган. А вас увидел – и сразу вспомнилась детская мечта: вырасту и женюсь на самой красивой женщине на планете. Понял – вот женщина, с которой буду радоваться. Я бы даже сказал, что увидел в вас родственную душу. Думаю, мы подходим друг другу. Поверьте, это взвешенное решение. Единственное, чем не могу похвастаться, – характер скверный. Но я над этим работаю, – Июльский вопросительно смотрел то на меня, то на мои руки, судорожно сжимавшие белоснежную чашку.

Разочарование последних лет, напряжение последних дней, обида последних минут медленно сплетались в моей уставшей душе в напряжённую тёмную силу, готовую в любой момент выплеснуться на собеседника.

– Издеваетесь? Я похожа на юную дурочку, которая, открыв свой напомаженный ротик, будет слушать первого встречного? Выворачивайте душу где-нибудь в другом месте. В конце концов, это просто бестактно – искать встреч под чужой фамилией. Прощайте, господин Июльский. Надеюсь, что больше мы с вами не увидимся. Поищите себе невесту в другом месте, – тёмная сила приобретала очертания кипящей лавы.

– Людмила, выходите за меня замуж, – он выжидающе поднял руку. – Не отвечайте сразу, подумайте… дней десять.

Наглый Чеширский кот.

– И вы считаете возможным вот так, обманом, заманивать на свидание, потом, как танк, утюжить душу гусеницами пустых слов?

Чашка в руках нагрелась до неприличия. Я молча выплеснула её тёмное содержимое на светлый костюм Вячеслава Иосифовича Июльского.

2 марта 1942 года. Минск

Из детей нашей группы, что приехали сюда осенью, я больше никогда никого не видела. Сразу же меня и Энн Миллер заперли в комнате на втором этаже. Там стояли две кровати, возле них две тумбочки и один стул. Чтобы достать до окна, мы вставали по очереди на стул и смотрели на небо. Землю и деревья не было видно – для этого нужно залезть на подоконник. Но за это детей наказывают. Так сказала нам медсестра доктора Шульца – Эльза. Когда нас привели в эту комнату, она больно ущипнула меня за ухо за то, что я медленно шла по бесконечно длинному коридору.

А я так устала. Мне хотелось кушать, всю дорогу болел живот. Только Энн жалела меня как могла. Она гладила своей маленькой ладошкой меня по голове и тихонько пела песенку.

И вот мы здесь – в большом доме с деревянными дверями, за которыми кричат люди.

Что-то тяжёлое и страшное шевелилось в животе, когда в первые ночи из коридора мы слышали жуткие крики. Нам казалось, что кто-то ужасный ходил по комнатам и душил тех, кто плохо себя вёл. Мы с Энн бросались в дальний угол комнаты, натягивали на себя одеяло и до утра сидели, обнявшись, боясь пошевелиться и выдать своё присутствие этому ужасному чудовищу.

Я вспоминаю это сейчас и глупо улыбаюсь. Как хорошо было бы, если бы этот «кто-то ужасный» задушил нас в первую же ночь.

Сейчас я ослабела так, что почти не могу двигаться. С тех пор, как мы сюда приехали, нас никогда больше не выводили на прогулки. Сквозь маленькое окошко днём видно несколько лучиков солнца, ночью чуть-чуть просеивается лунный свет.

Мне всё время очень плохо, медсестра утром и вечером ставит уколы, после которых болит живот и голова. Иногда кажется, что на голову надевают горшок с горящими углями. Волосы выпадают. Хочется спать. Лежу одна в страшной белой комнате и жду, когда полечу на небо к маме.

Несколько дней назад в комнату принесли новую девочку. Ходить она не может. Разговаривать тоже. Лицо жёлтое, как восковая бумага, в которую доктор Шульц заворачивает свои инструменты.

Сегодня вечером девочка впервые открыла глаза и повернула голову в мою сторону. Мне тоже стало интересно. И я тоже посмотрела на неё. Она улыбнулась. И я улыбнулась.

Я спросила, как её зовут. Девочка тонким хриплым голосом ответила, что её зовут Стелла, а фамилию она не помнит. Она очень мало говорила. Потом сказала, что на немецком языке говорит плохо, её мама научила, а потом маму убили. И заплакала.

Я сползла с кровати. Голова кружилась, в глазах бегали огненные шарики, но мне обязательно нужно было пожалеть девочку, у которой убили маму. На четвереньках я доползла до её кровати, стала на колени и рукой вытирала слёзы девочки, которая знала свою маму.

И чем больше утешала Стеллу, тем больше появлялось у меня сил. Почему я не знала раньше, что если кого-то любить, обнимать, гладить по голове, то это придаёт сил и помогает победить боль?

В этот вечер ко мне пришли любовь и нежность, забота и надежда. Я не знала, как называются эти слова. Я их чувствовала. Гладила тонкую восковую руку больной девочки и мечтала о том, как мы с ней однажды выйдем на улицу и встретим много хороших людей. И всё это будет, обязательно будет! Нас угостят конфетами. Мы будем очень послушными, нас кто-нибудь полюбит и возьмёт в свою семью. И мы станем их детьми.

Мечтала и сама не заметила, как уснула. Обессилевшая, я спала на полу возле кровати Стеллы. А под утро в комнату кто-то вошёл. Проснувшись, я подумала, что это доктор Шульц, и спряталась под кровать.