Михаил Савельев - Парни из легенды

В сорок первом наша рота отбилась от части и где–то около города Слоним оказалась в окружении врага. Мы пытались выйти к своим, но по всем дорогам двигались фашистские войска. В каждой деревне были гитлеровцы. Если много — мы старались обойти деревню незаметно, а где можно — пробивались с боем. Терпели и холод, и голод, и усталость валила с ног. Особенно тяжело было родную землю, народ свой на поругание врагу оставлять.

После очередной стычки с фашистами собрал наш лейтенант остатки роты на опушке леса, развернул карту и, показывая на небольшую деревушку, сказал:

— Здесь немцев еще не было. Но и нам заходить туда нельзя. Надо торопиться — к вечеру можем выйти к своим. Пойдем вот этой тропинкой мимо деревни.

Я шел последним, замыкающим. Когда мы проходили мимо огородов, из переулка выскочил мальчуган. Босиком, ворот рубашонки расстегнут, льняные волосы растрепаны. Догнал меня и тронул за рукав гимнастерки:

— Дяденька, возьмите патрон, пригодится… Я его на дороге нашел. Вчера красноармейцы проходили — наверное, потеряли, — и сует мне в руку патрон. Идет рядом и так пристально смотрит в глаза, словно спрашивает, далеко ли мы еще отступать будем…

Не отдавая себе отчета, взял у мальчугана патрон, не помню что именно, но что–то сунул ему в руку, а сам подумал: «Эх, бола, бола, не знаешь ты, что ми десять ящиков с патронами в лесу закопали». Уже потом, когда мальчуган убежал, увидел я, что на патроне было нацарапано «Победа» и рядом пятиконечная звезда. И тогда я этот патрон положил в левый карман гимнастерки, рядом с комсомольским билетом…

Война, как буря, никого не щадит. Не щадила она и меня, швыряла по фронтам, по госпиталям. Разметала и все мое солдатское имущество, которое мне хотелось сохранить как память о родных, о далеком доме. Только патрон, память о мальчике, удалось сохранить, и он по–прежнему лежал в левом кармане гимнастерки. Сначала рядом с комсомольским билетом, потом с кандидатской карточкой, а затеи и с партийным билетом. В сорок четвертом году война опять забросила меня на белорусскую землю. Теперь уже мы гнали фашистов, и они, как шакалы, уходили от нас лесами и проселочными дорогами. Но враг еще был силен и огрызался зло, разъяренно.

Нашей роте было приказано с ходу овладеть деревней Петруничи. Рота развернулась в цепь и пошла в атаку. И тут во фланг нам ударял пулемет. Рота залегла. Командир приказал моему отделению выдвинуться к опушке леса, откуда бил пулемет, и уничтожить его. Метров триста оставалось до опушки, когда враг заметил нас и длинной очередью сразил двух моих товарищей. Под прикрытием огня послал я еще двух солдат. Не доползли и эти. Тогда я взял ручной пулемет и пополз к лесу сам. Я уже заметил дзот, в котором укрылись гитлеровские пулеметчики. По мне не стреляли. Я подполз на такое расстояние, что уже хорошо видел амбразуру дзота, и мне надо было только отдышаться, успокоиться, чтобы метко ударить по амбразуре.

Когда из дзота начали стрелять, я дал по амбразуре очередь. Пулемет врага замолк, словно захлебнувшись. Рота с криками «ура!» поднялась в атаку. А враг застрочил снова. Обозленный, я ударил по амбразуре длинной очередью, но неожиданно мой пулемет умолк. В диске не было патронов! А из дзота враг слал и слал смерть моим товарищам. У меня были еще гранаты, но не было надежды подползти к врагу на бросок: перед дзотом голое пространство. А пулемет врага надо было подавить любой ценой…

Доставая запалы из кармана гимнастерки, я нащупал там и патрон, что дал мне тот белокурый мальчик Патрон с таким желанным словом — «Победа».

Затаившись, я стал всматриваться в амбразуру мысленно представил, как в дзоте расположен пулемет, где находится пулеметчик. Выходило, что не только стенки дзота, но и сам пулемет прикрывал врага от пуль и чтобы убить его, надо было не просто попасть в амбразуру, а послать пулю так, чтобы она прошла между стенкой дзота и пулеметом.

Стараясь быть спокойным, я вложил патрон в патронник, плотно прижал приклад к плечу и, кажется, забыл обо всем на свете, кроме того, что передо мной злобный враг, которого я должен уничтожить единственным оставшимся у меня патроном.

Я выстрелил в тот момент, когда в дзоте снова залопотал пулемет, когда был уверен, что враг находится именно там, куда я прицелился. После моего выстрела пулемет врага замолк. Замолк навсегда.

Отыскал я вылетевшую из патронника гильзу, торопливо положил ее в карман гимнастерки и побежал с ротой, которая дружно атаковала деревню.

Уже потом, когда затихли бои и полк наш был на отдыхе, сделал я из гильзы зажигалку. Была у меня надежда встретиться с тем пареньком и отчитаться перед ним за патрон. А потом дошли слухи, что деревушку ту фашисты сожгли, а всех жителей уничтожили за связь с партизанами. Надежды на встречу больше не было, и зажигалка стала особенно мне дорога.

После войны я хранил ее в шкафу вместе с орденами и пользовался только в те дни, когда надевал парадный мундир.

Так было и в тот раз, в День Советской Армии. Я сидел в президиуме рядом с командиром части, а слева около меня сел незнакомый капитан. Еще молодой, голубоглазый, с нежным, как у женщины, лицом. Но на груди медаль «Партизану Отечественной войны», а от правой брови к мочке уха — шрам.

Поставив на стол патрон–зажигалку, я вслушивался в речь докладчика. Мне было приятно знать, что сейчас он назовет мое имя и скажет: «… ветеран нашей части, кавалер орденов Славы трех степеней». И в это время ко мне наклонился капитан и, прошептав: «Разрешите…» — потянулся к зажигалке. Я уже не слышал, что говорил докладчик, но заметил, как дрогнула рука капитана, когда он заметил начертанное на патроне слово «Победа».

Через несколько дней мы встретились с голубоглазым капитаном на строевом плацу. Он назвал меня Батыром Садыковичем и попросил разрешения зайти ко мне вечером.

Угощал я его зеленым чаем с конфетами и все думал, по какому делу пришел капитан к старому служаке. А он долго о деле молчал. Потом, волнуясь, сказал:

— Позвольте мне еще раз посмотреть на вашу зажигалку…

Рассматривал ее долго, потом зажал в ладони и спросил, вглядываясь в мое лицо:

— Скажите, откуда она у вас? Память о фронтовом друге?

Я ответил, что да, подарок, хотя и необычный, и что рассказывать об этом долго.

И все–таки рассказал ему в тот вечер всю историю. Рассказал, потому что видел: человек чем–то очень взволнован. Капитан слушал, подперев голову ладонью, а когда я закончил повествование, он осторожно поставил зажигалку на стол, неторопливо нагнулся, достал из–за голенища старый узбекский нож работы чустских мастеров и, положив его рядом с зажигалкой, спросил:

— Признаете?

Теперь уже я долго и внимательно рассматривал нож. И узнал его. Да, это был мой нож. Теперь я спросил у капитана: