Андрей Татарский - Дневник из сейфа

— Ну, садись, поешь, зяблик. Я тут тебе кой-чего из офицерской столовой…

— Петер Фридрихович! — взволнованно отстранилась она и сунула ему лоскут папиросной бумаги. — Вот! Нашла сегодня в «почтовом ящике». Только-только расшифровала!

Переправленная партизанами радиограмма Центра предупреждала разведчика о том, что женевская резидентура СД [5] [5] Служба безопасности СС. ведет розыск лиц, знавших швейцарского фольксдойче Ленца, эмигрировавшего в 1939 году в Германию.

— Как же так? — испуганно твердила Шура. — Ведь эсдэшники отпустили вас, обещали оставить в покое. Ведь…

— Как видишь, ненадолго, — подавленно пробормотал он, сжигая листок. — Машина…

И вновь, в который уже раз за эти дни, усмехнулись перед ним тонкие, надменные губы Кляйвиста, доктора философии и штандартенфюрера СС. Кляйвист…

Да, в Центре правы, пора уходить. Ареста пока ему удалось избежать, отвел подозрения на другого, но если они ведут розыск…

«Уходим? — спрашивали Шурины глаза. — Значит, уходим?»

…Уйти? Так и не убедившись в правильности своих выводов?

Все эти еженощные передвижения немецких соединений, внезапные и, казалось бы, беспорядочные их переброски на разные участки фронта, когда задуманный маневр намеренно запутывают ложными ходами, — разобрался ли он в сложных зигзагах перегруппировки резервов вермахта, верно ли уловил ее смысл?… Взять хотя бы бранденбуржцев — не означает ли их размещение в Березовском то, что капкан готовится именно в тех районах?… Сколько еще неясностей, противоречий.

— Все равно больше сделанного не сделаешь, — угадала его мысли Шура. — Сами рассказывали, что творится: с каждым днем все больше берегутся. Уж как вы ни старались, чтоб на железнодорожный узел попасть — график движения эшелонов выведать…

…Да, не пропустили. И неплохо сфабрикованное удостоверение со штампами абвера не помогло. «Впредь до особого распоряжения только по спецпропускам»…

— Раньше вы хоть в штаб свободно проходили, а теперь по два раза в сутки пропуска меняют, — оправдывала его беспомощность девушка.

…Ну, допустим, попал я в штаб, а толку? Если суть плана известна только высшим командирам.

Он вспомнил вдруг, чей «мерседес» стоял у подъезда командующего — ну конечно же Кляйвиста! Значит, тот тоже в числе посвященных. Естественно. Где секретность, там и служба безопасности…

— И телефонные переговоры только шифром! — Шура была явно не прочь поскорее выполнить приказ Центра — уйти в лес. — И письменные приказы отменены…

…Отменены. Сколько бумаги сэкономит вермахт! Говорят, любимейшее занятие пруссаков — убивать. Нет, еще больше они любят писать. Приказы, инструкции, параграфы. И еще — дневники, в которых детальнейшим образом фиксируют для потомков каждый свой шаг в наведении «нового порядка». Пишет дневник всесильный Геббельс, пишет бездарный Майнц и мудрец в эсэсовском мундире Кляйвист… Как это выразился штандартенфюрер тогда, на музыкальном вечере? «Историю должны писать те, кто ее делают»… Делают… Должны писать… дневники…

Ленц приподнялся, промычал Шуре что-то невнятное. Девушка поняла, что он о чем-то напряженно думает, вздохнула и вышла на крыльцо послушать, спокойно ли возле дома.

Когда она вернулась, Ленц торопливо натягивал френч.

— Мы уйдем часа через три-четыре, готовься.

Он достал из тайника какой-то документ и, разглядывая его, поделился своим планом.

— Вы… да вы с ума сошли! — она отняла у него фуражку. — В самое логово! Будто не знаете, каких фанатиков из них сделали!

— Знаю, потому и… — Он отвел ее худенькие руки — Последний шанс, Шуринька…

Ленц еще раз проверил свой парабеллум и, сунув его в кобуру, оставил ее расстегнутой. В дверях он оглянулся, лицо его стало жестким и чужим, и девушка поняла, что он уже не с ней…

Грета выпрыгнула из санитарного автобуса и, миновав узорные железные воротца, которые предупредительно распахнули перед нею часовые, побежала к прячущемуся в зелени особняку.

— Папа! — позвала она, сбрасывая в прихожей белый в рыжих пятнах йода халат.

Из кабинета никто не отозвался. Не нашла она отца и в гостиной.

— Штандартенфюрер еще не приходил, — выглянула из кухни лоснящаяся физиономия денщика.

— И ничего не просил мне передать? — удивилась девушка.

Она позвонила отцу на службу.

— Говорит Грета фон Кляйвист. Пожалуйста, соедините меня с вашим шефом.

— Его нет, — узнала она скрипучий бесстрастный голос адъютанта. — Что-нибудь случилось, Гретхен?

— Сама не знаю, Цоглих. Вызывает из операционной главврач: «Звонил ваш отец, просил отпустить вас с дежурства». В чем дело? — думаю. Никогда он в госпиталь не звонил. Бросаю все, лечу: вдруг ранили, заболел, ну мало ли что! Приезжаю, а его нет!

— И не скоро освободится, — помолчав, ответила трубка. — Шеф очень занят, опять совещание у командующего.

— Странно… — Она медленно положила трубку.

Ничего не поделаешь, придется ждать.

Хорошо бы приготовить папе какой-нибудь сюрприз. Сыграть его любимую скрипичную сонату Брамса. Или оставить на его заваленном бумагами и книгами столе душистую веточку жасмина. Еще забавней было бы положить жасмин в его домашний сейф. Хотя не стоит, рассердится: ведь отец доверил ей шифр лишь на случай его внезапной смерти. Грета с гордостью подумала о том, что она единственный человек, которому он завещал сохранить для истории его личный архив. Штандартенфюрер знал, что может на нее положиться, — никогда она не подведет его, никогда!

Правда, было время — она заколебалась, почти возненавидела его — это когда он порвал с ее матерью, запретил им переписываться. Теперь, пройдя суровую закалку духа в «Союзе германских девушек», Грета понимала отца: женщина, называвшая фашистское движение «чумой», не заслуживала иной участи. Он заставил себя обойтись с женой так, как поступил бы в отношении всякой предательницы, но только дочь знала, чего это ему стоило: еще и сейчас даже при мимолетном упоминании о ее матери штандартенфюрер бледнел. Бедный папочка…

Грета любила отца, благоговела перед ним; И пусть ее порой коробила его ироническая усмешка, когда она вдохновенно пересказывала ему услышанные на уроках и лекциях откровения по поводу «расы и крови», пусть он все еще не считал ее достаточно зрелой, чтобы посвятить в конечные цели движения, которые, по его словам, были еще глубже и прекрасней, чем даже в официально провозглашенных лозунгах, — но разве они с отцом не были едины в главном? Не только дочь, но и соратница!