Владимир Петров - Единая параллель

— Зачем же такая категоричность? — скупо усмехнулся Крюгель. — Я полагаю, что для пессимизма нет оснований: наша армия достаточно сильна. Кстати, как показали себя новые тяжелые «тигры»?

— Машина, конечно, хорошая. Но их пока очень мало, к тому же они не вполне оправдали надежды. «Тигр» силен лобовой броней, а борт его не выдерживает даже танковые русские пушки. И потом технические недоработки. Я вчера бросил на дороге свой командирский «тигр» — забарахлил и отказал мотор. Сегодня иду на старом испытанном T-IV.

— Ну что ж, желаю успеха, майор! Как говорит фюрер: «За нами провидение». Хайль Гитлер!

— Зиг хайль! — Танкист выбросил вверх правую руку, а левой ловко открыл дверцу автомобиля. — Скажу откровенно, герр оберст, вы мне понравились, как содержательный человек. Хочу дать добрый совет: перехватите где-нибудь другую машину. Днем опасно: не ровен час, таранят наши. Тут такая неразбериха!

На всякий случай майор предупредил, что опознавательный сигнал «я — свой» — две белых ракеты. Это если на «доджа» вдруг вздумают спикировать «мессершмитты» или «фокке-вульфы».

— А насчет Курска можете не сомневаться: завтра к вечеру будем там. Слово Бренара! Сегодня мы разотрем Иванов в порошок своими гусеницами. Вот так!

Улыбаясь, майор стиснутыми ладонями выразительно показал, как именно будут отутюжены и стерты русские оборонительные позиции.

Дубняк уже окутался сизым дымом — оглушающе ревели танковые моторы.

— Готт мит унс! — крикнул на прощание Крюгель и подумал снисходительно: «Блажен, кто верует»… Только потом, отъехав, осознал, что подумал и сказал это про себя — по-русски.

Генерал жил цифрами. Они входили в сознание, обступали его с утра каждого дня, едва он просыпался, и сопровождали потом ежеминутно. Шел ли счет на десятки, сотни, тысячи — любая цифра была весома, значительна, непререкаемо решающа, начиная от общего количества боеготовых танков, боезапаса снарядов, горючего и до расчетных километров суточных бросков танковых колонн.

Здесь, в резерве, в тревожном затишье фронтового тыла, все эти цифры выглядели аккуратно-стабильными, четкими, надежными. Однако генерал знал, какую потенциальную опасно-стихийную силу таят они в себе до самой последней минуты перед сигналом атаки, в какие неожиданные драматические уравнения может расфасовать их вдруг огненная динамика боя! Цифры побед, цифры потерь, поражений — и во всех в них счет идет на человеческие жизни. Страшная и горькая арифметика войны…

Старый кавалерист-буденновец, в конце двадцатых годов пересевший с лошади на танк, генерал в общем-то не любил цифры: они отдавали академизмом, школярством. Но боевой опыт уже давно научил относиться к ним уважительно и с почтением, хотя бы потому, что командир в любую минуту должен знать, сколько и чего у него под рукой. Кроме того, как он воочию убедился в тяжкие летние месяцы сорок первого, война моторов внесла существенную коррективу в расхожую солдатскую формулу, наглядно показала, что теперь воюют «и числом, и умением». Тем самым «числом», которое определяет внушительные единицы технической мощи.

Светало. Генерал выпил кружку колодезной воды, которую по утрам ставил на стол адъютант, поглядел в окно, чуть сдвинув горшок с геранью: во дворе было пусто, только в углу, у кустов, смутно проглядывалась фигура часового.

Бойко, с хрипотцой постукивали старые ходики. Над циферблатом — выцветший лубок: семейная компания во главе с розовощеким дедом вытягивает из грядки бокастую спелую репку. «Тянут-потянут, вытянуть не могут…». А время-то идет, а ходики стучат…

Зыбкой, страшно непрочной показалась вдруг утренняя тишина, словно сотканная из хрупкой паутины шагов-секунд, отсчитываемых деревенскими ходиками. Случайный снаряд или случайная граната — и оборвется счет, самый простой, самый главный, на который бусами нанизываются все прочие арифметические сложности жизни.

Подтягивая гирю на ржавой цепочке, генерал подумал о своих корпусах и бригадах, которые вот уже сутки ускоренным маршем спешили к передовой и где-то сейчас, в перелесках и балках, останавливаются на утренний привал. Затихают перегретые дизели, чумазые танкисты выпрыгивают из башен на пыльную броню, весело позвякивая солдатскими котелками…

В соседней горнице генерал подошел к столу, склонился над оперативной картой с нанесенными на ней свежими данными. Покачал головой: надо спешить… Уж очень растянулись колонны, а механизированный корпус явно отстает от графика движения. Надо координировать, подтягивать, подгонять.

За ночь положение на переднем крае почти не изменилось — а это самое существенное. Все-таки мудро поступила Ставка, удержавшись от соблазна первыми перейти в наступление. А ведь находились горячие головы, были звонки, увещевания, обоснованные на первый взгляд предупреждения: можно упустить момент!

И вот теперь все встало на свое место. У Орла немцы уже выдохлись, а здесь Манштейн окончательно увяз в нашей глубоко эшелонированной обороне. Его «танковое зубило», заостренное «тиграми» и «пантерами», затупилось за несколько дней и все больше начинает напоминать столярное долото, которым впору лишь выковыривать сучки. Стальная цепь обороны ему явно не по зубам, Почерк Манштейна тот же, что и под Сталинградом, когда он в целях деблокировки котла пытался под Котельниковом танковым клином взломать нашу оборону. Вот уж поистине: «урок не пошел впрок».

Впрочем, как сказать… Под Обоянью и Гостищевом положение критическое, не зря же Ставка спешно бросила в огонь сражения крупные силы из состава Резервного фронта. Генерал Гот (а ведь это он наносил удар в районе Котельникова в середине декабря!) захватил Шипы — плацдарм на восточном берегу реки Псел, его танковый корпус опасно нацелен на Обоянь, а там и до Курска рукой подать. Все может решиться в двое-трое суток.

Тогда, в заснеженных Сальских степях, все тоже решилось в два дня — генерал хорошо помнил. Буранные сумерки, смутные ряды немецких танков, затушеванные поземкой — они двоились, троились, множились; постепенно перечеркивая пологий приречный склон. А потом горели. И было что-то зловеще-обреченное в черных факелах, пылающих на белом снегу, что-то необъяснимо бессмысленное и в то же время созвучное с теми вычурными девизами, под которыми шли в атаку эти танки. «Зимняя гроза», «Удар грома» — так именовали в гитлеровской ставке и в штабе группы армий «Дон» осатанелые попытки атакующих танковых колонн.

Пристрастие немецкого командования к крикливым названиям операций, тактических маневров всегда удивляло генерала, вызывало презрительную усмешку. В них виделось нечто дилетантское, опереточное, балаганно-претенциозное.