Владимир Петров - Единая параллель

Он считал, что кодированное название обязательно должно иметь весомый подтекст, глубоко скрытый истинный смысл. Вот как «операция Румянцев». Тут за кодовым шифром красноречивая история. Не только блистательные победы генерал-фельдмаршала Румянцева-Задунайского — выдающегося русского полководца, но и его новаторский творческий стиль, как мастера крупных боевых операций.

«Операция Румянцев» еще впереди — она начнется лишь после того, как враг будет остановлен и отброшен на исходные позиции. К сожалению, его танки, по первоначальному замыслу предназначенные для наступления в оперативной глубине, для нанесения стремительного удара Белгород, Харьков, теперь перенацелены. Они должны с ходу закрыть брешь, явиться чем-то вроде стабилизирующего фронт «танкового пластыря». И еще неизвестно, как это будет выглядеть реально: поспешной ли обороной или наспех подготовленным контрударом. Все определит время, эти вот серые, невзрачные, засиженные мухами, часовые стрелки на ходиках, их неровный, но неумолимый ход.

Многое пока не ясно…

Что представляют собой хваленые немецкие T-VI, пресловутые «тигры»? Какие они в бою, по зубам ли нашей тридцатьчетверке?.. Те два экземпляра, что недавно демонстрировали командирам-танкистам на московской трофейной выставке, честно говоря, производили убедительное впечатление. Выгодная приземистость, стомиллиметровая лобовая броня, которую не берет даже наша дивизионная пушка, внушительное башенное орудие — не ствол, а прямо-таки громоздкое бревно! Правда, «тигры» неповоротливы, слишком тяжелы (56 тонн!) — под Ленинградом, у Мги, в мае они оконфузились начисто, увязли в болотах. Но здесь, в этакую сушь, на открытой степной местности, они будут иметь вполне хорошую маневренность.

Уже известно, что дальний танковый бой с «тигром» невыгоден: немецкие «ахт-ахт» [16] 88-мм пушки «тигров». пробивают броню Т-34 с дистанции в два километра, а наши могут рассчитывать на эффект, только сблизившись на 300–400 метров. Да и то лишь по бортовой броне.

Цифры, цифры, чтоб им ни дна ни покрышки… С кругляками-нулями, за которыми толщина крупповской стали, с крючковатыми тройками, заносчивыми пятерками, пузатыми самодовольными восьмерками — целый дрессированный хоровод цифр, пляшущий, пестрящий тоннами, литрами, штуками, километрами…

А люди? Где они, за этой бесконечной вязью цифр, за глухим частоколом, прячущим от глаз самую суть, как за деревьями, скрывающими лес?

Чтобы рассчитать и вычислить победу, мало знать глубину солдатского окопа, суточный расход боеприпасов, нормы артиллерийской, авиационной поддержки, даже — научно обоснованную калорийность солдатского котелка. Надо еще знать, а главное — чувствовать, нечто неизмеримо большее. То, что не поддается ни арифметическим подсчетам, ни сложным математическим выкладкам…

— Потанин!

Из-за брезентовой ширмы-шторы в передней мгновенно появился адъютант — богатырского сложения молодой капитан (генерал любил рослых и сильных людей).

— Как погода?

— Полный ажур, товарищ генерал! Правда, ночью прошла гроза, но это там, западнее. У нас только побрызгало.

— Давай завтрак и звони в авиаполк. Будем там через тридцать минут.

— Есть!

У генерала была привычка, укоренившаяся, пожалуй, еще с гражданской: каждый новый день он начинал с осмотра «хозяйства». Когда-то он просто с подъема обходил казарму, пытливо вглядываясь в молодые лица красноармейцев; потом требовалась уже лошадь, чтобы объехать эскадроны, построенные для утренней разминки, а еще позднее, в предвоенное лето, он объезжал расположение танковой бригады на увертливой штабной эмке.

Правилу этому не изменил и на фронте, хотя тут наведываться в части и подразделения куда сложнее, а иногда опасна — под огнем или бомбежкой. Но иначе он не мог, потому что твердо знал: солдат безоговорочно верит в командира, только если хорошо знает его в лицо, знает его настроение. А еще лучше, если всегда видит его в бою или хотя бы перед боем.

Честно говоря, он и сам не мог жить без этого, не мог уверенно руководить, начинал теряться перед бумагами, напичканными цифрами, а оперативная карта переставала внушать ему доверие. Впрочем, он не раз убеждался, когда аккуратно разрисованные на карте надежные позиции, на местности оказывались клочками обугленной, адски перепаханной, совершенно безлюдной земли…

К аэродрому они подъехали к назначенному времени, хотя ничего специфически авиационного не увидели: полусгоревший остов старой колхозной фермы с парой грузовиков у стены и большое поле впереди, буйно заросшее бурьяном, как многие поля прифронтовой зоны.

Более того, тут вовсю шел сенокос: пятеро косцов, голые по пояс, дружно вскидывая литовки, шли прокосом вдоль опушки. Шли ровно, чисто и сноровисто, сразу было видно — мужики дело свое знают. Даже издали сладкий дух кошеного луга щекотал ноздри.

— Эй, артельщики! — крикнул адъютант Потанин, поднимаясь на сиденье открытого генеральского «виллиса». — Вы чьи будете? Не гвардейцы ли Волченкова?

То, что косари — солдаты, не подлежало сомнению: зеленые штаны хб, обмотки, тяжеловесные армейские ботинки — «давы». Один из них, пожилой черноусый дядька, подошел к «виллису», мельком глянул на бронетранспортер с охраной, присмотрелся к генералу (он был в комбинезоне без погон, в простой офицерской фуражке) и сразу дернул косу, приставил ее к ноге, как винтовку.

— Здравия желаем, товарищ генерал! Ефрейтор Троеглазов из сто восемнадцатого БАО, Производим откос взлетной полосы.

Генерал довольно улыбнулся: любил, когда его узнавали солдаты. К тому же ему явно импонировали солдатские усы, почти такие же, как у него самого, — ну может, чуть с излишней лихостью. подкрученные кверху.

— По росе, значит, шуруете, Троеглазов?

— Так-точно, товарищ генерал! Она, роса то есть, ровно смазка на литовке. А уж потом при жаре не то. Больно дерет трава.

— Да уж знаю, — сказал генерал. — Сухостой всегда жесткий. Жало тупит.

Ему вдруг страшно захотелось помахать литовкой, ощутить в руках ладный гладко струганный черенок, передающий в мускулы ритмичную упругость срезанной травы. Он легко выпрыгнул из машины, взял косу у солдата. Тот обрадованно выхватил из кармана отшлифованный огрызок-оселок.

— Позвольте навострить, товарищ генерал?

— Обойдется.

Генерал уже не мог отпустить из рук косу, чувствуя, как она прилипла, прикипела к ладоням. Взмахнул раз, другой, третий — пошел по прокосу, с радостью сознавая, что теперь уже не скоро сможет остановиться. Коса сама властно тянула его вперед, звенела, пела, повизгивала. Молодец ефрейтор, ай да наладил-навострил косу — просто играет в руках!