Владимир Петров - Единая параллель

Солдат шел следом по стерне, покрякивая, солидно советовал:

— Пяткой, пяткой больше прижимайте! С навесом да уклоном — вот так, самый раз…

В конце опушки, за стеной жимолостника, взлетела зеленая ракета, генерал остановился, приподняв фуражку, вытер мокрый лоб: а ведь там верно и замаскированы у них самолеты. Ловко летуны свой аэродром сработали!

Пора было возвращаться. Он с сожалением вернул косу, поблагодарил ефрейтора, а когда пожимал руку, удивился: до того твердой, заскорузлой, угольно-черной оказалась его ладонь. И широкой, как печной совок-шабала.

— Ты никак из шахтеров, Троеглазов?

— Углежог я, товарищ генерал. Ну, а еще смолку курил — деготь березовый. Это, как говорят, по совместительству.

— Косу ты здорово подогнал! По-нашему, по-сибирски: сошничек-то с вывертом поставил.

— А я и есть сибиряк. С Алтая.

— Ну спасибо, земляк, удружил! Я-то сам из Новосибирска, Новониколаевска по-старому. Много вас тут, сибиряков-алтайцев?

— Ежели взять наш БАО, так получается я один, — охотно пояснил ефрейтор, с удовольствием прикуривая генеральскую «казбечину». — А в летчицком полку есть еще, как же. Землячка моя служит — отчаянная девка! Вон, глядите, как раз ейный самолет тарахтит: только что запустили мотор.

Генерал шел по голой, выкошенной опушке, издали придирчиво поглядывая на трещавший «кукурузник», с которого уже снимали маскировочные ветки. Хорошее настроение, кажется, начинало угасать: уж не на этом ли самолете предстоит ему лететь в компании с «отчаянной девкой», как выразился старый солдат?

Генерал не то чтобы не уважал женщин, скорее, он не одобрял их присутствия на войне, которая, считал он, из всех плохих и хороших дел на земле, является сугубо мужским, и только мужским делом. Он никогда не мог забыть гибели на его глазах целой роты лыжниц-спортсменок, розовощеких симпатичных девчат. Они должны были нарожать в будущем кучу ребятишек, их ожидали впереди счастье и любовь, светлый семейный очаг, а они остались недвижно лежать на декабрьском подмосковном снегу в новеньких полушубках, простоволосые, в алых подтеках замерзшей крови…

Санинструктор, медсестра, телефонистка, повариха, наконец, — все это куда ни шло. Но боевая летчица… Интересно знать, много ли их таких в авиаполку связи?

— В моей эскадрилье только одна! — доложил майор Волченков, ловко убирая под козырек выбившийся чубчик.

— Хм… Да ты вроде гордишься этим? — хмуро сказал генерал.

— Так точно, товарищ генерал, горжусь. Таких летчиков, как старшина Просекова, надо еще поискать. Истинный талант. Плюс воля, смелость, тактическое мышление.

— Ну, ну. Словом, амазонка.

Комэск пожал плечами, не особенно угадывая смысл генеральской интонации. Опять поправил упавшую на лоб прядь.

— Если вы имеете в виду тех самых легендарных амазонок, которые…

— Тех и имею, — сухо отрезал генерал. — Каких же еще?

— Не могу знать…

— То-то и оно.

Генерал сумрачно размышлял: может, отказаться от полета с этой «амазонкой»? Пусть дают другого летчика, лучшего в полку, как было приказано. Потанин ведь при нем звонил и дважды повторил: «Выделить самый надежный самолет и лучшего летчика». Ну значит, так они и выделили.

Да и нехорошо отказываться, могут подумать черт знает что. Испугался, мол, старик, струсил лететь с бабой. Тот же бугай Потанин станет ухмыляться…

— Ладно, — сказал генерал. — Веди к самолету.

«Кукурузник» оглушительно трещал, пропеллер поднял ураганный вихрь — опробовали мотор, а комэск в это время тщетно напяливал кожаный шлем на массивную генеральскую голову.

Потом, сбавив обороты, «амазонка» выпрыгнула из кабины и стала докладывать, однако генерал ничего не слышал из-за проклятого шлема, плотно сдавившего голову, уши. Недовольно махнул рукой: какие уж тут церемонии…

Летчица была глазастая, с этаким недовольно-неприступным выражением на лице. Кожаная куртка сидела на ней ловко, пожалуй изящно, а вот офицерские бриджи явно не гармонировали, излишне обтягивали женские прелести. «Взяла бы брюки на размер больше, что ли, — недовольно подумал генерал. — А то общелкнулась, как кукла».

— Ты, слышь-ка, дочка, не очень выкаблучивай насчет разного там пилотажа. Я этого не люблю. Поняла?

Она язвительно усмехнулась, повела бровью:

— Да уж как-нибудь не растрясу, товарищ генерал.

— Чего, чего?

— Не растрясу, говорю! Не беспокойтесь.

«Экая неуважительная! — поморщился генерал, — Избаловали ее мужики — одна на эскадрилью. Надо будет после полета хорошенько прочистить ей мозги, чтобы знала, как разговаривать с начальством».

Потанин подсадил его на крыло и в кабину, потом отойдя от самолета, вытянулся, взял под козырек, непонятно почему восторженно тараща глаза. А помахал на прощание не ему, своему генералу, а, похоже, летчице — со сладенькой прохиндейской улыбочкой. Ну ясное дело: разве этот сердцеед-юбочник пропустит смазливую рожицу? Даже в боевой обстановке умудряется шастать ночами: не случайно же утром доложил о ночной грозе. «А у нас только побрызгало…».

Что поделаешь — жизнь берет свое. Да оно и понятно, правильно, иначе и сама-то война теряет свой смысл, ведь в конечном счете ведется она ради жизни. Хрупкой и прекрасной своей хрупкостью, вот как эти капли на целлулоидном козырьке кабины — дрожащие под ветром, мерцающие голубым светом, словно июльские звезды, готовые исчезнуть в следующее мгновение…

Самолет взлетел, чуть завалился вправо и на бреющем пошел над полем строго на запад. Взошедшее солнце припекало затылок, слепило глаза, отражаясь от стекол приборной доски. Генерал приладил переговорное устройство и сказал в раструб:

— Давай, дочка, выходи на шоссе и вперед. По маршруту.

— Есть!

В зеркальце на стойке центроплана он хорошо видел ее лицо: твердый овал подбородка, разлом бровей под стеклами пилотских очков. Подумал с симпатией: «Мордочка-то смышленая», но, опять вспомнив ее ехидную ухмылку у самолета, поморщился.

— Не туда смотрите, товарищ генерал.

Он ничего не ответил, погрозил ей кулаком в зеркало, дескать, много на себя берешь, сибирячка.

Внизу шла танковая колонна, кое-где командиры машин, стоявшие в открытых башенных люках, приветственно махали «кукурузнику». Догадывались: летит «батя». Самолет шел чуть левее шоссе и генерал узнавал знакомые номера боевых машин, пропыленных, но еще блестевших заводской краской. Что-то их ждет завтра утром, которые из них споткнутся на минных полях или жарко запылают, проломленные бронебойными болванками?.. Но большинство, несомненно, пройдут сквозь огненное горнило, почернеют от пламени-копоти и, закаленные, рванутся дальше — на Белгород и Харьков.