Михаило Лалич - Облава

Внезапное скопление мусульман на Рогодже, ставшее неожиданным препятствием на пути отряда Видрича в Рачву, имело свою предысторию, долгую, запутанную и противоречивую.

Подлинный хозяин Верхнего Рабана, командир карабинерской заставы в Топловоде, Ахилл Пари, — тот самый Ахилл Пари, который убил взятого в плен Драгоша Бркича и намочил свои подошвы его кровью, — за день раньше направил нечто вроде послания командирам караулов трех пограничных мусульманских сел. В этом послании он наставлял их, советовал и приказывал сохранять спокойствие и ничего не предпринимать, если они услышат стрельбу в долине Караталих, в лесах Орвана и Рогоджи или заметят движение четнических частей. Эти части, писал он, согласно приказу командира дивизии «Венеция», получили задание уничтожить пресловутую группу коммунистов, которая, найдя себе убежище на их территории, принялась за подрывную деятельность: совершает нападения на итальянские вооруженные силы и уничтожает средства связи. Поскольку у четнических частей нет никаких враждебных намерений по отношению к мирному мусульманскому населению и поскольку их начальники заранее предупреждены, что будут отвечать по всей строгости закона за нанесенный материальный и моральный ущерб, за осквернение веры и за каждое столкновение с населением, последнему не следует поднимать на них оружие и выражать в какой-либо другой форме свою ненависть; напротив, желательно и всячески рекомендуется оказывать им всестороннюю поддержку в благородной цели тотального уничтожения общего врага, то есть большевистско-коммунистической банды партизан.

Бумага была подписана, заверена печатью и доставлена из Топловоды Чазимом Чоровичем, великаном с большой головой и малым умом. И по своей натуре, и по своему прошлому он был точно создан для того, чтобы увеличивать любую неразбериху. Так случилось и теперь. Год тому назад Чазим, будучи командиром городской стражи в Пазаре, заслужил особую благосклонность немецких оккупантов, расстреляв нескольких мусульманских гимназистов, задержанных на тайной сходке, на которой они готовили для распространения коммунистическую литературу. В виде особой награды за проявленное мужество он выпросил себе офицерскую парадную фуражку с козырьком и серебряными орлами. Эту фуражку, хоть она и не налезала на его огромную голову, Чазим Чорович носил и в солнце и в дождь, не снимал ее ни за столом, ни в постели, так что она давно утратила свой первоначальный цвет, форму и блеск. Фуражку эту надставляли и латали многие шапочники, и все-таки она еще служила свидетельством того, что ее хозяин, Чазим Чорович, является капитаном вермахта могучего германского рейха. Наряду с документами — их Чазим носил в кармане и хлопал по ним рукой, если кто-нибудь оспаривал его заслуги, но показывал только итальянским властям, — фуражка была также немаловажным доказательством. Солдат ему не дали и на службу не взяли, форму тоже не выдали; не выдали, объяснял он гордо и убежденно, потому, что у них не было: искали в самых больших и богатых магазинах, вплоть до самого Берлина, и не нашли ничего, что огромный Чазимлия из Рабана смог бы натянуть на себя, не разорвав по швам.

Послание карабинерского командира Ахилла Пари Чазим вытащил из кармана уже совсем измятым и показал его на старом постоялом дворе в Гркине трем начальникам мусульманской сельской милиции — капабандам, пусть-де посмотрят, как оно выглядит. Но читать не стал, полагая, что они такой чести не заслуживают, а громовым голосом коротко и ясно сказал то, что, по его мнению, было самым важным:

— Государство и власти приказывают вам не затевать с четниками свар, а власти есть власти — как скажут, так тому и быть!

На это капабанда из Опуча Таир Дусич заметил:

— Мы и не собираемся затевать свары с четниками — никогда о том и не помышляли, пусть только не переходят Рогоджу.

— Здесь написано: перешли не перешли, оружия не применять и поджать хвост, — рявкнул на это Чазим.

— Если мы позволим им перейти Рогоджу, — сказал Ариф Блачанац, капабанда из Джердара, — то уж лучше нам самим зарезать собственных жен и детей, чтоб не оставлять их на муку и позор четникам. Они отомстят нам за Зуквицу и обратят в дым и пепел весь Верхний Рабан, как это сделали с Нижним шесть недель тому назад.

— И надо обратить в дым и пепел! Того и заслужили, раз у вас такие начальники, что позволяют укрываться коммунистам у себя и наносить ущерб государству.

Старый Элмаз Шаман, капабанда и старейшина Гркиня, дал ему накричаться до изнеможения, а потом вкрадчиво сказал:

— Слушай, Чазим, уважь старика, выпей-ка водки и ложись спать. Хорошо тебе под такой фуражкой — за тобой стоят Гитлер и Германия. Нет у тебя ни жены, ни детей, которых можно поджарить на огне, как бы сделали с нашими. Хорошо и Ахиллу — этому жирному итальянскому борову, за ним стоит великий Рим, перед которым и Стамбул во все времена ломал шапку. Всем легче, чем нам, у каждого есть свое убежище и есть на что надеяться — у мыши нора в запечье, у зайца кустарник, куда можно скрыться, только нам некуда податься. И нет у нас иного пути, как стать с винтовками на Рогодже. Коли с той стороны придет коммунист, мы не позволим ему перейти на нашу землю. А перейдет — убьем. Если в погоню за ним явится четник, мы выдадим ему мертвеца, пусть забирает, пусть вденет его вместо цветочка в петлицу, пусть его съест, если хочет, это его брат, но к нам пусть не идет. Если нас прогонят с Рогоджи, мы отступим до Кобиля, отступим до Рачвы, но дальше нам идти некуда. Не нравится тебе это, Чазимлия, иди откуда пришел и скажи Ахиллу-итальянцу: если даже он приведет ко мне итальянских солдат, чтобы они защищали моих жен и детей, мои дома и скот, потому что без скота тут не проживешь, то я пущу четников на Рогоджу, но не дальше Рачвы. Покуда я жив, за Рачву я четников не пущу. Вот так!

Разговор закончился в сумерки, а с наступлением темноты все пришло в движение. Уведомление, посланное для того, чтобы успокоить мусульман, всю долгую февральскую ночь наполняло страхом и тревогой три мусульманских пограничных села, да и весь Верхний Рабан. Понеслись нарочные в Торово, в Паль, Трпань и Топловоду с просьбой о помощи. В усадьбах закапывали хлеб и прятали снедь в подпол, под очаги, в ямы для хранения овощей, под стога соломы и сена. Вязали узлы с добром, пекли хлебы. Хорошо накормили скотину, чтобы не мычала в пути. Женщин и детей разместили по десять семей в немногочисленные каменные дома; подготовили их, если потребуется бежать и оттуда, и назначили людей, которые поведут их в сторону Калача, Бишева и Тутина. Плакали и прощались, а дети в ту ночь набрались страху на всю жизнь. На рассвете взрослые мужчины, с винтовками и без, заняли позиции на Рогодже: Ариф Блачанац с отрядом из Джердара и пулеметом на Повии; Элмаз Шаман с Шаманами из Гркиня на Седлараце; Таир Дусич с отрядом из Опуча и Страны на Кобиле. Протянули цепь постов под Рачвой, до самого Свадебного кладбища. Только отвесную кручу Невесты оставили без защиты, — кроме птиц, ничто живое туда не поднимется.