Михаило Лалич - Облава

Нарочных бросили в одну яму, навалив друг на друга, засыпали землей и покрыли сухими листьями, чтобы не было заметно. Письмо показали только капабандам и влиятельным людям, чтобы не создавать паники. Узнав, какая им готовится баня, многие все же перепугались, особенно торговцы, и тотчас принялись переправлять деньги и семьи в Печ, Скадар и дальше. Другие, во главе с Хасаном Звиздичем из Сеницы, принялись посылать во все стороны гонцов и просить помощи у всех и каждого: у сараевских усташей, у албанских бегов в Косове, у немцев, итальянцев, просили даже у Недича [39] Милан Недич — премьер-министр правительства Сербии, учрежденного германскими оккупационными властями. в Белграде. Наобещали три короба, и никто ничего не сделал. Тогда собрали делегацию, многочисленную и разношерстную: были тут Звиздич и мулла Растодер, глупый Ариф Блачанац и мудрый Элмаз Шаман, фески, чалмы, чулафы, шляпы и среди них немецкая фуражка Чазима Чоровича, точно пест между ложками. Верховодил Ахилл Пари, он привез их на итальянских грузовиках в Цетинье и представил губернатору Бироли; [40] Пирцио Бироли — наместник Черногории, командующий итальянскими оккупационными войсками в Черногории тот пожимал им руки, фотографировался с ними, потом они видели эти фотографии в газетах. Встретились они и с воеводой Юзбашичем, долго с ним договаривались, во всем пришли к единомыслию и подписали соглашение: друг друга не трогать. Губернатор скрепил договор своей печатью.

Приближалось рождество. Казалось, оно пройдет тихо и мирно, без резни и колокольного звона. Юзбашич готовился к походу в Боснию, как сейчас — в долину Караталих, разделываться с партизанами. И вдруг, накануне рождества, на рассвете напал на Нижний Рабан — он с одной стороны, а Раде Корда — с другой. На заре заполыхали Бистрица, Шиповицы, Корита, чуть позже задымили Стубо, Медиша и Сипанье. А прежде чем над ними унялся пожар, загорелась Негобратина, потом Црнча, потом Костичи и Иванье. И так подряд и в разбивку — тридцать сел. Спаслись лишь те жители, кто убежал далеко. Ужасно пострадали женщины, их мучали, позорили, резали и бросали в огонь. Детей не осталось совсем: их связывали за руки и ставили вокруг стога сена или дома, которые потом поджигали. Покуда дети кричали и корчились, охваченные пламенем, покуда на них горела одежда и волосы, четники им говорили, что вызволят их из огня, если они споют им песенку:

С этой песенкой четники двинулись после полудня на Зуквицу, собираясь сровнять с землей Верхний Рабан.

Приди они немного раньше, им удалось бы и это. Защищать Верхний Рабан было некому. Не было ни Звиздича, ни итальянца Ахилла, никакой другой помощи. Все, кто мог, разбежались. Мулла Растодер и Таир Дусич ушли защищать свои села, Чазим Чорович убежал спасать свою фуражку. Остались лишь старый Элмаз Шаман со своими и Ариф Блачанац с джердарцами. Перед самой стычкой к ним нежданно-негаданно подоспела подмога в лице некоего Бахтиара из-под Тутина, бывшего унтер-офицера, маленького и на вид сумасшедшего человека, который рыскал со своим отрядом и сжигал уединенные сербские села. Объединив силы, они встретили врага огнем — скосили пять десятков атакующих, а остальные отступили.

«Пятьдесят человек, — сказал про себя Ариф, — за тридцать сел — разве это месть? Сущие пустяки! А четникам она кажется страшной. Они почему-то вообразили, что только им дано право вести облавы, резать и жечь. Другим ничего нельзя, нельзя защищаться, нельзя плакать, нельзя любить своих близких, нельзя даже собирать их обгоревшие кости у сожженных стогов. И беспрестанно удивляются: как так, почему, как смели мусульмане сопротивляться? Узколобые себялюбцы, они думают только о собственной выгоде, а ко всему прочему слепы и глухи. Они не стыдятся обмана — им не стыдно лгать, не стыдно быть пойманными на лжи или на краже, и все равно удивляются, или, по крайней мере, делают вид, что удивляются, когда после всего этого им не верят. Они глухи к мольбам, греха не боятся, о душе не радеют, милость им неведома, топчут и режут, точно звери, и идут напролом, как машины. И нет от них спасения, пока их не убьешь! Шести недель еще не прошло с рождественского сочельника, когда пахло жареным детским мясом, а они думают, что все уже забыто, и готовят отмщение за Зуквицу, вместо того чтобы идти в Боснию на партизан. Идти им туда не хочется, вот они и придумали, что партизаны здесь. Сами порвали телефонные провода вдоль дороги, заминировали несколько мостиков и сделали с десяток выстрелов, чтобы напугать ящериц. Подкупили итальянца Ахилла, могут подкупить и коменданта — их медом не корми, дай только обмануть, это у них любимое занятие — лишь бы добраться до Рогоджи и Рачвы, лишь бы им туда дорогу открыли».

«Путь им и так откроют, — подумал он. — Кто им что сделает? Нет безумного Бахтиара, как на Зуквице, человека, который умел драться, — далеко он, бог знает куда забрел, и, наверно, никого, кроме меня и моих родичей, тут нет. Предали меня, разбежались, кинулись по домам, всяк свое спасает. И не удивительно — холодно, страшно, словно разом объединились все невзгоды, как вот сейчас объединились снег, дождь, туман и ветер и закрутили такую черную метель, что не видишь перед носом собственного пальца. Вот жду рассвета, а кто знает, что он мне принесет? Может, это последняя заря и для меня, и для моих детей, и для всего несчастного братства Блачанацев, которых я привел сюда молодыми и напрасно обрек на муки, холод, смертную тоску и страх…

По древним преданиям, Блачанацы жили прежде где-то у Скадарского озера, на Бояне. И прозывались они по-другому, однако умышленно предали забвению и скрыли от потомства свое имя, славу справляли на святого Николу, пока из-за земли не поссорились с монахами. Чем-то им монахи напакостили, какое-то проклятье на них наложили, а потом поссорили с сильным братством. Ссора началась из-за девушки и кончилась убийствами. Чтобы уйти от кровавой мести, они бежали к Подгорице, но и там их отыскало длинноствольное ружье сильного братства. Тогда они перешли в долину Караталих, к подножью Орвана, но оттуда их прогнало наводнение. Наконец Блачанацы пустили корни в Джердаре, и снова их настигают беды. Проклятье все еще действует, — подумал Ариф, — все еще живо. Оно точно могущественный злой дух, который не умирает, ничего не забывает и не перестает идти по нашим стопам. Лишь изредка собьется с пути и замешкается, но тут же находит нас в другом месте, собирает все силы и разом наваливается, чтобы истребить самое наше семя».