Януш Пшимановский - Четыре танкиста и собака

Генерал взял бескозырку, посмотрел на золотистую надпись по-немецки: «кригсмарине», то есть «военно-морской флот», а затем вопросительно посмотрел на Саакашвили.

— В полдень нашел. На нашем участке, но ведь это еще с мартовского отступления немцев.

— Не с мартовского, — возразил Янек. — Собака свежий запах чует.

Лидка, проверив воротничок, приподняла его и только после этого доложила:

— Сегодня немцы по радио вызывали: «Херменегильде, комм». Может, это какой-нибудь корабль?

Генерал улыбнулся, озабоченно постукивая костяшками пальцев по столу.

— Все же здесь кто-то побывал незамеченный.

Калита и Кос поднялись одновременно.

— Гражданин генерал, — начал Янек, — это мог быть, наверное, один человек — разведчик. Если же высадится десант, он не пройдет: наш танк, семидесятишестимиллиметровая пушка, ручные пулеметы уланов...

— Если немцы высадят десант, то вы пропустите его вглубь, иначе мы никогда не узнаем, что они ищут, а уже после этого их надо будет не выпускать. — Генерал сделал паузу, встал и, укладывая карту в планшетку, спросил: — Есть еще какие вопросы ко мне?

— Я вам насчет того бывшего командира докладывал... — напомнил вахмистр.

— Попросите его сюда.

Калита открыл дверь, ведущую в другую комнату, и впустил ротмистра, который молча остановился перед генералом, вытянувшись по стойке «смирно». С минуту оба мерили друг друга взглядом — хотя оба польские солдаты, но все же они были из разных армий. Генерал протянул руку.

— Просим в гости. Полагаю, что через два-три дня смогу в штабе армии подыскать для вас назначение.

— Спасибо.

Целый час Елень дожидался удобного момента, и вот теперь ему удалось подойти к генералу, когда тот уже собрался уходить.

— Они сегодня, пан генерал... — уверенно заявил он, делая рукой движение, похожее на то, как плывет рыба в воде.

— Немцы? Откуда ты знаешь?

— Да у меня тетка была, ее так звали. Сегодня после полуночи наступит тринадцатое число. А это день святой Херменегильды.

Керосиновая лампа, поставленная на деревянный ящик с боеприпасами, освещала радиостанцию и лицо Лидки, придерживавшей левой рукой наушник. Рядом, положив локти на стол и опершись головой на руки, сидел ротмистр.

— Полка не хватало, — произнес он тихо, глядя на передатчик.

— Что вы сказали?

— Это я сам с собой. Извините, пани.

Девушка мягко улыбнулась.

— Простите, — повторил офицер и, желая поддержать неловко начатый разговор, спросил: — Пани, вы давно знаете генерала?

— Давно. Полтора года. Он был командиром нашей танковой бригады.

— У него русский орден.

— Советский. За битву под Курском. Когда еще в Красной Армии служил, — объяснила Лидка, не задумываясь, зачем ее об этом спрашивает ротмистр.

Снаружи кто-то резко дернул за ручку, дверь отворилась. Огонь в лампе запрыгал, померк и снова ярко разгорелся. Вошел Калита.

— Соедини с генералом.

Он снял фуражку, отряхнул ее от пыли о колено и бросил на скамью. Кавалерийский карабин приставил к столу.

— Та-ти-ти, ти-та-ти, — вызывала Лидка, посылая в эфир цепочку коротких и длинных звуков. Секунду затем она прислушивалась и, щелкнув переключателем, подала Калите микрофон.

— «Баца» 17 17 Старший чабан в Татрах (польск.). , я — «Рыжий конь». Все готово для торжественной встречи тетки. Прием.

— Понял. Прием, — раздался из динамика искаженный голос генерала.

Вахмистр отдал микрофон. Со скамьи у стены он поднял ведро с водой и, держа его обеими руками, долго пил.

Офицер взял в руки карабин, вынул обойму, посмотрел, нет ли в стволе патрона и, нажав на спусковой крючок, подвигал затвором.

— Стучит, — сказал он Калите.

— Мосинский, образца тридцать первого года, — объяснил тот, не разобрав, о чем говорит ротмистр.

— Радомский маузер не стучал.

— А этому песок не страшен. Хоть целую горсть всыплю в него, вытряхну, и он будет стрелять. — Калита говорил, поясняя свои слова жестами.

Ротмистр встал со скамьи, взял своего бывшего подчиненного за локоть и направился к открытому, но завешенному одеялом окну. Присаживаясь на подоконник, спросил:

— Разные вещи говорили в нашем концлагере, а потом такое же слышал от людей... Скажите мне, Калита, правда, что в Польше в городах русские военные гарнизоны...

— До тех пор пока война не кончится, должны там находиться.

— ...Что в лесах партизаны.

— Пан ротмистр, — до сих пор сердечно и доброжелательно настроенный улан выпрямился, и голос его зазвучал тверже, — партизаны были в лесах, когда немцы народ угнетали...

Часовой у ворот, который прохаживался взад-вперед, внезапно остановился, вскинул винтовку и крикнул:

— Стой! Кто идет?

— Свои! — ответил девичий голос со стороны шоссе. — Сержанта Коса можно видеть?

— Ой, да это же Маруся!

Лидка, хлопнув дверьми, выскочила из дома, подбежала к часовому.

— Пусти, пусти ее, дорогой. Это же Огонек!

Прежде чем парень успел ответить, обе девушки уже поцеловались, обрадованные встречей, и шли к дому.

— Когда я только научу их устав выполнять? — сказал Калита, обращаясь к ротмистру, и крикнул: — Эй, там, у ворот! На посту стоишь, сынок?

— Так точно, гражданин вахмистр.

— Без разрешения командира чужих пропускаешь? Улан, напиши маме, черт бы тебя побрал, чтобы она за тебя молилась, потому что я тебе...

— Пан вахмистр, пан вахмистр! — умоляюще крикнула Лидка, постукивая его по плечу через одеяло, висящее на окне, а когда кавалерист вышел из-за него, представила его подруге: — Командир эскадрона уланов... А это нареченная сержанта Коса.

Калита, придерживая левой рукой саблю, щелкнул каблуками и зазвенел шпорами.

— Рад познакомиться. Очень рад.

— У меня до утра увольнение. Хотелось бы Янека увидеть.

— Как вернется с линии постов, — сурово ответил вахмистр. — А пока прошу здесь подождать, никуда не выходить.

Он надел фуражку, взял прислоненный к столу карабин и вышел. У двери он остановился, дожидаясь, когда глаза привыкнут к темноте. Не глядя открыл затвор и вставил обойму патронов в магазин. До сегодняшнего дня он был почти уверен, что в этом новом возрожденном Войске Польском именно он, вахмистр Калита, представляет не только довоенные манеры и дисциплинированность, но и взгляды старых кадров. Эти несколько слов, которыми он минуту назад обменялся с ротмистром, дали ему понять, что для тех он совсем перестал быть своим, раз даже ротмистр, его, Калиты, ротмистр, задает такие вопросы...

Он решил обдумать все это днем, когда будет светло, и направился к морю. В узком ходу сообщения сабля была помехой, цеплялась за стенки окопа, укрепленные ивовыми ветками. Из-за поворота часовой выставил ствол автомата, но тут же отошел, узнав идущего.