Януш Пшимановский - Четыре танкиста и собака

Янек захлопнул окно, чтобы не слышать криков вахмистра. Теперь только видно было, как, заложив руки за спину, переступая с пяток на носки, подофицер читает нотацию своему солдату.

— Хороший парень, но по-другому не умеет, — стал объяснять Янек отцу. — Мы вместе с его эскадроном участвовали в бою, а теперь торчим здесь, считаемся узлом сопротивления в системе противодесантной обороны побережья — уланы, наш танк и пушка с орудийным расчетом.

Но тут тихо. Так, иногда появится дым на горизонте, тогда наши самолеты прогоняют корабль, и опять тишина. Скучно.

— А одно то, что вы стоите у моря, разве это не интересно? — улыбнулся отец. — До войны наш орел едва клювом цеплялся за Балтику, Пруссия, как ошейник, горло душила, а теперь... На весь размах крыльев...

— Что в Гданьске?

— Живет город. Предприятия начали работать, в порт прибыли корабли из Кронштадта. Тральщики очищают фарватер к косе Хель. Противолодочные катера гоняются за немецкими подводными лодками, которых на Балтике довольно много шныряет, особенно в вашем районе, между Борнхольмом и Колобжегом...

— Маруся не писала?

— Нет...

Воцарилось короткое молчание. Поняв, что Янек, видимо, тоже не получил письма, отец взял в руки лежавшую на столе книгу и, чтобы сменить тему разговора, спросил:

— Читаешь?

— Зубрю. Боевой устав, потому что я командир. А устав внутренней службы, чтобы вахмистра не злить... Ты когда вернешься?

— Через неделю, фронт в любой день может двинуться, и тогда двинемся мы следом за советскими войсками к Щецину.

— Ты нас не застанешь. Саперы уже давно на Одере, последние части армии тоже к югу двинулись, и только несколько таких крепостей, как наша, осталось тут на песке. — Он недовольно махнул рукой. — Забыли в штабе о «Рыжем».

Отец посмотрел на часы: пора было трогаться в путь. Они крепко обнялись. С минуту стояли неподвижно, а потом быстро направились к двери и вышли во двор.

У самой двери их ждал грузин с письмом в руке, а за ним Томаш с вещмешком, из которого торчало топорище.

— Я бы попросил вас, — начал Григорий, — чтобы вы Хане, той, которая с сестрой на празднике была, лично вручили. Почта плохо работает.

— А само письмо тоже написано по-грузински? — спросил Вест, взглянув на экзотические буквы на конверте.

— Ай вай ме! — Саакашвили хлопнул себя рукой по лбу, забирая обратно сложенное треугольником письмо.

— В следующий раз возьму.

Черешняк, который во время этого разговора вытащил из вещмешка небольшой, но аккуратный топорик, намереваясь переслать его под Студзянки, положил его обратно и отошел к стене.

Вахмистр уже закончил разговор с часовым, но продолжал стоять у ворот, потому что его заинтересовало что-то на шоссе, — он смотрел, заслонив глаза от солнца надвинутым на лоб козырьком фуражки.

— Гражданин поручник, — обратился Янек к отцу, — разрешите представить вам командира разведывательного эскадрона.

— Вахмистр Калита. — Кавалерист вытянулся, отдал честь, затем рукой показал на запад. — Пленные. Наши. Из офицерского концлагеря возвращаются. Пять с половиной лет, как попали в плен...

Он умолк, напряженно вглядываясь в приближающуюся группу людей в шинелях довоенного покроя. Они шли не в ногу, двое вели велосипеды, обвешанные багажом, некоторые несли в руках чемоданчики и узелки.

Когда офицеры поравнялись с воротами, все, кто стоял здесь, отдали им честь, а часовой, вопросительно посмотрев на вахмистра, вскинул винтовку на караул. Те выпрямились слегка, отвечая на приветствие, и вдруг произошло удивительное: Калита, грозный службист, сделал шаг вперед, опустил пальцы от козырька и совершенно гражданским, не военным жестом протянул руку.

— Пан ротмистр! — воскликнул он.

Шедшии впереди, слегка прихрамывавший капитан с черными, тронутыми сединой волосами, который нес в руке фуражку с малиновым околышем, остановился. Он смущенно смотрел на ворота, на часового, держащего винтовку на караул, и на здоровенного детину с саблей в черных ножнах на боку, протянувшего ему руку.

Остановились и офицеры, шедшие за первым. Седоватый, все еще не понимая, в чем дело, надел фуражку, отдал честь.

— Домой возвращаемся... — начал он, понимая, что должен что-то ответить, затем замолчал и только тут узнал стоящего перед ним человека.

— Калита... Вахмистр Калита... — тихо произнес он.

Оба обнялись. Ротмистр прижал к груди своего подофицера, а затем отступил на шаг и вполголоса спросил:

— Что вы делаете в этом войске?

— Командую эскадроном. Кончаю то, что мы вместе с вами, пан ротмистр, начали первого сентября тридцать девятого под Мокрой. Начало было хорошее, да вот потом все не так у нас получилось. А теперь мы их бьем. Еще вишни не успеют зацвести, а мы уже коней будем из Шпрее поить.

— А я на Вислу хочу побыстрей.

Вест попрощался с танкистами и, направляясь к своему грузовику, сказал освобожденным из концлагеря:

— Кому по пути, прошу садиться. Вечером будем в Гданьске.

Обрадованные офицеры быстро влезли в кузов через борт, помогая друг другу, погрузили велосипеды, чемоданы и узелки.

— Пан ротмистр, — после минутного раздумья предложил Калита, — останьтесь, пан ротмистр.

— Что вы говорите! Даже если бы я и захотел, кто бы мне позволил?

— Все будет по уставу. Доложим командиру бригады. В Ястрове уже так было, что довоенные офицеры прямо из концлагеря в армию шли...

— Нет, это бессмысленно, — перебил его ротмистр и, прихрамывая, зашагал к грузовику.

Со двора выбежал гнедой Калиты, тронул его лбом в плечо и подвижными черными губами захватил сахар с протянутой руки вахмистра.

— Найдутся конь и сабля, а до Берлина недалеко уже! — крикнул командир эскадрона.

Ротмистр оглянулся в тот момент, когда уже собрался ухватиться руками за борт. На секунду он замер. Товарищи протянули ему руки — хотели помочь подняться в кузов — и вдруг услышали:

— Подайте вещички.

— Остаешься? С ума сошел!

— Передайте жене, что я задержусь здесь...

Медленно, на первой скорости, грузовик, круто разворачиваясь, выезжал на шоссе. Один из офицеров подал ротмистру небольшой чемоданчик. Остальные отдали честь.

По мере того как грузовик набирал скорость, сидевшим в кузове казались все меньше фигуры солдат, стоящих у ворот. Уменьшался и человек в конфедератке с малиновым уланским околышем и в наброшенной на плечи шинели — офицер, который решил задержаться здесь, прежде чем вернуться на Вислу.

Генерал ехал в открытом виллисе, фуражку держал на коленях. Воздушный встречный поток прорывался за стекло, теребил кудрявые волосы. Солнце было впереди, сзади оставался зеленоватый прямоугольник радиостанции и гибкая мачта антенны. В зеркальце он видел быстро догоняющий их газик — машина подпрыгивала на разбитом шоссе, поэтому рассмотреть в зеркало как следует, кто их догоняет, было трудно. Грузовик резко просигналил и на большой скорости обошел виллис.