Людмила Шелгунова - В стране контрастов

Из постоялого двора переехал в цитадель, где живут русские, и перевел туда же своих коней. Здесь, тетя, я пробуду до тех пор, пока не узнаю чего-нибудь.

Из Мерва я имел рекомендательные письма к двум офицерам, которые в тот же вечер привели меня в клуб.

— Господа, — сказал один из них, — позвольте вам представить уроженца здешнего города Николая Николаевича Сартова, не помнящего родства.

Такая рекомендация многих заинтересовала, и меня начали расспрашивать, что это значит.

Я рассказал.

— Молодец! Молодец! — несколько раз повторял толстый славный седой полковник. — Вы все-таки свое сделали. Саклю, где перевязывали раненых, я могу вам показать, и сад покажу.

— Очень вам благодарен, — отвечал я, — но это не поможет мне найти отца, хотя я с удовольствием взгляну на свою родную колыбель.

— Знаете, что я вам посоветую, — продолжал он, — газет здесь нет, но азиаты страстно любопытны, и случается, что скачут верст пятьдесят в соседний аул, чтобы узнать, нет ли чего-нибудь нового. Мы вот что сделаем. Мы, т. е. русские, будем рассказывать, что приехал Сартов, страшный богач, а вы с вашей стороны каждый день ходите на сборище в туземный квартал и рассказывайте вашу историю. Это будет равносильно объявлению в газетах.

Я нашел, что это совет очень хороший. На следующий день полковник свел меня в сад, где я был найден. Стена, вероятно, была подновлена, но, действительно, местоположение было такое, какое описывал мне фельдшер. Офицеры уже, должно быть, пустили молву о моем богатстве, потому что лавочники-сарты необыкновенно почтительно мне кланялись.

Базар.

Через два дня мои рассказы принесли результат.

Я сидел после обеда и читал, когда дверь отворилась и высунулась голова довольно безобразная; это было лицо старухи, которая и вошла. На ней был накинут закрывавший ее с головою халат, о который, вероятно, уже очень давно вытирались пальцы, лазившие за жирным пилавом.

— Что надо? — спросил я.

Старуха подошла и трагически подняла руки.

— Сын мой! — сказала она. — Неужели в тебе не говорит кровь при виде матери?

Я знал наверное, что матери у меня не было. Вы сами, тетя Вера, говорили мне, что об этом писал Николай Петрович.

— Я не понимаю тебя.

— Я мать твоя! — отвечала старуха, подходя ко мне.

— Какая мать?

— Я потеряла тебя во время осады. Думала ли я, что найду теперь сына миллионером?

— Как же ты потеряла?

— В саду обронила, испугалась и обронила.

— Можешь показать мне, в каком саду?

— Могу.

— Ну, пойдем.

Старуха привела меня в какую-то узенькую улицу и, войдя в калитку, показала сад.

— А уж как я убивалась-то, что не нашла тебя, соколик мой, красавец! Как я убивалась! Вот на этом самом месте и положила я тебя! — прибавила старуха, стараясь меня обнять.

— Нет, милая, ищи своего сына в другом месте. У меня матери не было, — отвечал я, направляясь домой.

Целых два часа не мог я отделаться от старухи, старавшейся уверить меня, что она моя мать, и что я миллионер.

Этот случай показал мне, как мне надо быть осторожным в признании своих родных.

Прошла неделя, в продолжение которой ко мне ежедневно заходили сарты и спрашивали: а не помню ли я того, а не помню ли я этого?

Раз утром, только что я кончил пить чай и собирался пойти куда-то, как мимо окна проскакал верховой и сразу осадил у ворот лошадь.

Прислуживавший мне сарт отворил дверь и пропустил молодого таджика. Взглянув на него, я сразу увидал, что мы похожи друг на друга. Таджик без всяких предисловий сказал:

— Если на левом плече у тебя есть продолговатое родимое пятно, то пойдем со мной к отцу. Есть?

— Есть.

— Ну, так я — брат тебе.

Мы обнялись, искренно от души обнялись.

— Покажи родимое пятно, и я тебе скажу, в каком месте отец бросил тебя через забор, — сказал брат.

Я спустил с плеча рубашку и показал ему, а он показал мне забор известного уже мне сада.

Ну, вот, тетя, я сижу в палатке своего отца. Какое счастье, что сплетня о моих миллионах до них не дошла, а то мне было бы это неприятно. Родичи мои — горцы, хотя в то время, как была осада, они жили в городе, вот почему и я был в городе. Отец нес меня в горы, когда встретил солдат и был ранен.

Когда брат мой Рахим убедился, что я брат его, то он сообщил мне, что отец и дед живут в горах за 40 верст от Ургута, и сказал:

— Я приехал о двуконь. Теперь ты возьмешь одного коня, а я другого, так и поедем.

— У меня своих два коня, — сказал я.

— Ой ли? Ну, показывай.

Я показал.

— Ну, кони! Ну, кони! Ай, хороши! — повторял брат. — Ай, хороши!

Оседлал я Бегуна, навьючил Ворона и пошел за Кудлашкой. Хоть Кудлашка и поправилась, но все-таки заставить ее бежать 40 верст я не мог и потому посадил ее на Ворона.

Тронулись мы в путь. Какой Рахим статный и красивый! Это было после полудня, часа в четыре.

Мы въехали в ущелье, покрытое очень порядочным, хотя и сильно вырубленным лесом.

Рахим, желая показать мне, что его кони недурны, беспрестанно пускался вскачь, но я упорно отказывался от этого, говоря, что Ворон может уронить собаку.

Ехали мы не больше трех часов, постоянно поднимаясь в гору, и вот на площадке увидали аул.

— Это наш аул, — сказал мне брат.

Странное чувство охватило меня, тетя! Я с ужасом подумал: «А что, если отец прикажет мне остаться с ним? Если меня заставят жить их жизнью?» Но ведь я не могу уж жить так, как они.

Мы подъехали к большой красивой кибитке, у дверей которой сидел дряхлый старик, — наш дедушка, а около него стоял в пестром халате отец.

Отец, ни слова не сказав, обнял меня, похвалил коней и повел в палатку.

Из его первых же слов я понял, что он желал бы знать, что я намерен делать: останусь ли с ним, или поеду по белу свету счастья искать?

Я начал ему рассказывать, как счастливо живу с вами и что всю свою судьбу желаю отдать в ваши руки.

— Так ты ученый! — воскликнул отец с очевидной гордостью.

Отец свел меня в женскую половину, где у него было две жены. Живут они зажиточно. Ребятишек у нас в доме видимо-невидимо. Вечером мальчики собрались и хотели идти, но один из братишек моих, очень шустрый мальчишка, дернул меня, сказав:

— Али, пойдем с нами.

— Куда? — спросил я.

— В мечеть.

Оказывается, что ребятишки, да и парни имеют обыкновение ходить ночевать в мечеть, куда зимою они носят с собой поочередно топливо и превесело проводят там время. Утром они уходят, чтобы освободить мечеть к тому времени, как старики приходят на молитву. Чтобы доставить им удовольствие, я пошел с ними.

Женщины в ауле встают часа в четыре, и часа через два, через три, мы уселись все в кружок и принялись есть какой-то суп одной ложкой, которая переходила из рук в руки. Я объяснил отцу, что привык есть иначе, и показал ему свои дорожные ножик и вилку.