Сергей Алымов - Нанкин-род

– В Китае тоже порядок, – невозмутимо заметил Вей.

– Хороший порядок! – вмешался адвокат. – Забастовки не переводятся, как сырость.

– Забастовка живет неделю. А Китай держится пять тысяч лет, – возразил Вей. – Забастовка скоро пройдет, а Китай будет существовать. Если чума не приносит вреда нашей стране, то стоит ли беспокоиться о забастовке?

Адвокат с любопытством разглядывал китайского философа. Высокий старик в светло-сером халате казался призраком, вышедшим из могилы, так он был странен рядом с двумя англичанами в широких регланах.

Вей ввел гостей в дом, покрытый красными заплатами новогодних изречений.

Адвокат Рейнель с нескрываемым сожалением смотрел на испорченные наклейками стены.

В черных резных креслах сидеть было менее приятно, чем в европейских кожаных. Адвокат Рейнель страдал, утешаясь мыслью, что он страдает за идею.

Слуга принес на подносе три чашки бледного зеленоватого чая. Чашки сиротливо дымились. Никто к ним не прикасался, хотя приличие требовало поднести их к губам.

Вей сложил руки, покрытые шелком широких рукавов, помолчал немного и затем спросил Ворда:

– Какие цветы больше всего радуют весной ваше сердце?

– Я об этом никогда не думал, – ответил Ворд. – Но полагаю, что всякие…

И, решив, что он достаточно уделил внимания этикету, Ворд перешел к делу.

– Мы явились к вам, дорогой Вей, по поручению недавно возникшей «Лиги защиты конституции» с просьбой войти в число членов комитета. Эта организация берет на себя охрану завоеваний цивилизации и борется против разрушительной деятельности большевиков. Англичане, французы, американцы – все согласны работать на общую пользу. Надеюсь, и вы не откажетесь присоединиться к нам.

Лицо Вея хранило невозмутимое спокойствие. Слуга принес новый чай взамен остывшего.

Вей был осторожен и медлителен в словах. Он знал, что если трудно бывает решить, как надо правильно поступить, то как же трудно бывает решить, как правильно сказать. Он избегал ошибок, допускаемых глупцами: желания говорить, не наблюдая за слушателем, и желания говорить прежде, чем это нужно.

Вей не был уверен в полезной деятельности приглашавшей его организации. Цель ее была почтенна, но… Вей прекрасно помнил, что есть такие ростки пшеницы, которые никогда не станут колосьями, и есть такие колосья, которые никогда не дадут зерна…

– Мы ждем, – сказал начинающий терять терпение Ворд.

– Я боюсь, что мое ничтожное участие не принесет пользы в затеваемом вами великом деле, – разжал, наконец, губы Вей.

– О пользе не беспокойтесь, – вступил в разговор соскучившийся адвокат. – Польза будет. Наша Лига имеет сестер по всему свету. Большевики не подозревают, какой удар мы им готовим…

– Речи – потом, – остановил Ворд словоохотливого адвоката. – Сейчас нам нужен ответ достопочтенного Вея.

– Я вспомнил, – сказал Вей, – слова моего великого предка: «Совершение великих дел состоит в том, чтобы хорошо делать малое»… Я согласен.

– Вот и чудесно, – повеселел адвокат. – Вы будете иметь прекрасную возможность напоминать о вашем предке на собраниях Лиги…

– О наших делах мы поговорим после праздника, – поднялся Ворд. – Я понимаю, что сейчас ваши мысли заняты другим…

Вей проводил гостей до террасы.

– Другой мир! – воскликнул, идя по белой аллее, Рейнель. – Ничего похожего на Европу!.. Надо обладать нашими колонизаторскими талантами, чтобы уметь договориться с этими людьми.

…Вернувшийся в кабинет Вей погрузился в чтение новогодних предсказаний.

Наступающий год Коровы не сулил ничего хорошего. Согласно указаниям, помещенным в календаре, ожидались народные волнения, государство должно было беднеть и даже отдельные семьи обрекались на беспокойство.

Комбинации иероглифов были так же неутешительны.

«Девять драконов управляют водой». Чем меньше драконов – тем лучше. А их всего бывает двенадцать… – Плохо! – подумал Вей.

«Два быка пашут поле…» – Нечего надеяться на урожай, если из двенадцати священных быков только два в работе…

Шаги за дверью вывели Вея из раздумья.

Вей повернул голову и в раскрытую дверь увидел коричневый европейский костюм человека, лицо которого было скрыто портьерами.

«Неужели вернулся иностранец?» – с неудовольствием подумал Вей.

Но вот лицо неизвестного показалось из-за портьеры, и сердце старого Вея дрогнуло – в комнату вошел его сын.

Вею было неприятно, что в канун Нового года он видит сына в европейском костюме, но три почтительных поклона, сделанных Лю, поправили настроение старика. Под чуждой европейской оболочкой скрывался настоящий китаец.

Лю не испытывал никакого волнения. Этот сидящий за столом старик, редко даривший его вниманием, по существу был для него чужим человеком. Он не был связан с ним даже воспоминаниями, которые, при отсутствии близости в настоящем, все же роднят людей.

Вей задал сыну несколько вопросов, касавшихся занятий. Лю учтиво ответил; так отвечал когда-то молодой Вей своим учителям в тени кипарисов священного города.

Где-то трещали новогодние хлопушки.

– Я очень недоволен своевольным поступком Фей, – сказал Вей. – Я удивляюсь, как ты позволил ей уехать…

– Дорогой отец, – ответил Лю. – Мы послали вам три письма, на которые вы ответили, что персики на Золотом острове в полном цвету и что умные дети не должны утруждать родителей пустыми заботами.

Вей не помнил писем детей и своего ответа, но, вероятно, все было так, как говорил сын.

– Если я предоставил вам решение ваших собственных дел, – это не значит, что вы должны были решать их необдуманно…

Лю вежливо молчал.

Вей с гордостью думал, какой у него воспитанный сын, а Лю хотелось скорей уйти в свою комнату к мыслям и книгам, бесконечно более близким и радостным, чем эта встреча с незнакомым и чуждым человеком, называвшимся его отцом.

В окне розовел закат.

Вей вспомнил, что сегодня он не записал ни одного изречения. Рука его потянулась к кисточке. Лю прошел в свою комнату.

Розовое тепло заката сияло и в его стеклах. На бледных переплетах книг появились неожиданные румянцы… Новый год подавал горячую, волнующую надежду…

Стены небольшого салона с окнами, занавешенными пестрыми кретоновыми шторами, чуть-чуть вздрагивали. Далеко под полом слышался странный шум, похожий на жужжание мухи, попавшей в паутину.

Однако никто из людей, находившихся в комнате, не обнаруживал ни малейшей тревоги. Даже полная дама в белой пуховой кофте, занятая вязаньем, спокойно двигала костяным крючком, нанизывая все новые и новые петли.

Кожаные кресла поддерживали высокими спинками ленивые тела, не желавшие откликнуться на соблазнительные зовы гавайских гитар, щедро расточаемые электрическим граммофоном.