Сергей Алымов - Нанкин-род

– Он говорит, как англичанин, – ответила за брата Фей. – Он даже пишет английские стихи.

– О, тогда мы будем друзьями! – воскликнула Агата. – Я всю дорогу мечтала познакомиться с образованным китайцем.

Вернулся Курц, принесший несессер. Все двинулись к трапу.

– Мой отец очень старомоден, – говорила консулу Бертону Фей, – но это не помешает нам хорошенько повеселиться…

Лю не спускал глаз с Агаты.

Эта европейская женщина заставила его вспомнить начало забракованного Юном стихотворения.

Ли не знал национальности новой знакомой, но душевное состояние описанного поэтом Ван-Ли стало ему понятно.

– Здорово укачало, – пробормотал Гонзальво, помогая Веспе протащить через турникет сползавшего Дальтона.

Маленький торпедо поблескивал алюминиевыми дисками чуть в стороне от главного входа. Наставившая уши лайка внимательно глядела на покачивавшегося хозяина.

– В таком виде его можно везти только на кладбище, – сказал Веспа. – Я думаю, он поблагодарит нас, если мы немного проветрим его мозги.

– Захватим его с собой, – согласился чилиец. – Мальчишка будет в восторге от «Долорес».

Веспа открыл дверцу и сел за руль. Гонзальво посадил бормочущего Дальтона к себе на колени. Лайка ждала, поставив передние лапы на подножку.

– Come here!.. [12] Ступай сюда!.. – крикнул Веспа, хлопнув рукой по запасному колесу, лежавшему плашмя за спущенным фордеком. Лайка прыгнула, и через минуту седая волчья голова с торчащими ушами мчалась по Банду.

– Первый раз, – удивлялся Гонзальво, – вижу город, в котором так мало зелени!..

– Шанхайцы разводят доллары, а не деревья, – повышая скорость, буркнул Веспа.

Торпедо несся по набережной, пролетая мимо встречных машин, спешивших, как на пожар.

– Глупая горячка, – ворчал Гонзальво. – Можно подумать, что у этих людей умирают богатые родственники. А на самом деле они едут в контору или обедать.

Крупные черные буквы на волнистом железе пакгаузов возвестили приближение порта. В просветах переулков замаячили стройные стволы мачт. Веспа остановил машину у Вузунг-отеля.

– Я оставляю машину на ваше попечение, – сказал он подошедшему человеку с золотой лентой на черном кепи.

Очнувшийся Дальтон медленно приходил в себя.

– Если хотите, молодой человек, – сказал Гонзальво, – вы можете вместе с нами навестить «Долорес».

– Какую Долорес? – заплетающимся языком спросил Дальтон.

– Прекрасную «Долорес» из Вальпарайзо, – ответил чилиец.

– Я знаю только одну прекрасную женщину, – простонал Дальтон, – но ее зовут Китти…

– Клянусь дельфином! – воскликнул чилиец, – у вас все признаки любовной горячки!.. «Долорес» – мой корабль, на который я вас приглашаю.

Веспа опустил руку на плечо Дальтона.

– Вы можете ехать по своим делам. Я возьму машину из отеля.

– У меня нет дел, – ответил Дальтон, выходя из автомобиля, – и я с наслаждением прокачусь по реке…

Отчаянно вопившие лодочники обступили неожиданных пассажиров.

– Тот, кто назвал неаполитанцев самыми крикливыми людьми, никогда не был в Китае, – убежденно заявил Гонзальво, прыгая в первый попавшийся сампан.

Оскаливший зубы грязный китаец завилял привязанным к корме веслом, и красно-зеленый ящик запрыгал по волнам. Всюду стояли прикованные цепями суда.

– А вон и «Долорес», – с гордостью показал Гонзальво на видневшееся вдали белое судно.

Похожая на большого лебедя, «Долорес» действительно была прекрасна. Слегка откинутые назад мачты напоминали испанский гребень, воткнутый в гладко причесанные волосы. Высокие, крутые бока пленяли мощью.

– Пустует, бедняжка! – вздохнул Гонзальво, ловко хватаясь за канат спущенного трапа.

Наверху кричали и шумели. Чувствовалось, что на «Долорес» живут веселые люди.

Мерное позвякивание гитары заставило Веспу насторожиться. Приятный голос пел старинную неаполитанскую песню:

Веспа напряг слух. Нет, это не галлюцинация! Гитара зазвенела еще громче, и тот же сладкий голос продолжал умолять настойчиво и страстно:

– Хорошо поет! – подмигнул Гонзальво.

– Откуда у вас этот певец? – спросил Веспа.

– Я познакомился с Паскуале в Маниле. Мне понравились его песни; ему – «Долорес». Так родилась наша дружба…

Они поднялись на палубу.

На палубе раскинулась матросская ярмарка. Команду «Долорес» составляли люди разной кожи. Светлоглазые шведы с волосами цвета спелой пшеницы, рыжеволосые, веснущатые шотландцы, терракотовые чилийцы разговаривали, спорили, смеялись, наполняя палубу разноголосым шумом.

Пестрые попугаи и обезьянки перескакивали с плеча на плечо. Маленькие, игрушечные австралийские медведи, вцепившись в матросские рубахи, мирно жевали бананы, с опаской поглядывая на скаливших зубы воинственных мартышек. Какие-то странные птицы сидели на свернутых канатах и еще выше – на реях.

Дальтон, пораженный неожиданным зверинцем, шумно выражал свой восторг.

Гонзальво повел Веспу в каюту.

Золотая испанская малага медленно зажигала жилы. Говорил Гонзальво.

– У «Долорес» – чудовищный трюм… в него может провалиться целый город… Мне предлагают груз, но мне он не по душе… Я хочу взять что-нибудь настоящее. Мои знакомые плантаторы заказали мне привезти им китайских кули…

Гонзальво наклонился к Веспе.

– Как вы думаете, удастся заманить на «Долорес» этих желтых собак? Мне сказали, что вы могли бы здорово помочь мне в этом деле…

Веспа молчал. Паскуале больше не пел, но мелодия старинного неаполитанского романса продолжала плескаться в душе Веспы. Это белое судно, похожее на большого лебедя, начинало действовать, как незаметно приставшая лихорадка.

Запах островов, затерянных в южных морях; просоленные шквалами канаты; обрывки тропических ночей, засмуглившие палубу – бродили в крови беспокойными видениями…

Может быть, этому способствовала золотистая малага… Веспа чувствовал непонятную тревогу, какую-то непреодолимую тягу за пределы этой тяжелой мутной реки и развалившегося на ее берегах распухшего города.

Только люди, у которых место души занимал бумажник, могли называть Шанхай приятным. Безродный город, возникший на болоте; каменный мираж, поднявшийся из зеленых рисовых топей; проходной двор всех наций – шумный и бестолковый Шанхай надоел Веспе.