Сергей Алымов - Нанкин-род

– Олай, – охнул старик, выкатывая колясочку на главное авеню французской концессии.

Веспа равнодушно смотрел на окруженные пальмами виллы. Его воображение рисовало заманчивые пейзажи, которые ему предстояло скоро увидеть.

Старик задыхался. В груди его шумело и клокотало. Ноги все чаще цеплялись одна за другую. Стал накрапывать дождь.

Раскрывшийся кожаный верх прекрасно защищал Веспу от мелкого, похожего на мокрый дым, шанхайского дождя.

Спина старика намокла и начала блестеть. Черные штаны морщились, уменьшаясь в объеме, словно дождь постепенно вымывал из них дряблое, иссохшее тело.

Начались китайские улицы, темные, липкие, безлюдные. Они были все, как одна. Глина и камень. Ни цветов, ни травы, ни признака деревьев. Дождь и Новый год загнали людей под крышу.

Окна и двери, закрытые деревянными щитами, гноились красными язвами праздничных бумажек.

Всклокоченные псы встречали сиплым лаем катившуюся колясочку.

Внутри домов и лавок гремела медь гонгов, пронзительно вопили скрипки, перекликаясь с соседями.

Веспа выругался. Его ухо, чтившее сладость итальянских мелодий, не могло привыкнуть к этой какофонии.

Музыканты не жалели сил. Можно было подумать, что они выколачивали душу из живых существ, имевших несчастье принять форму музыкальных инструментов. Словно демоны подняли этот пронзительный визг, захотев напакостить в новогодних домах.

Рикша медленно передвигал ноги.

Мокрые лохмотья плотно прилипли к его усталым костям. Распухшие от глины войлочные подошвы с трудом отрывались от клейкой почвы.

Старик выбился из сил. Он с удовольствием опустил бы оглобли или только постоял на месте. Но улица была пуста; ничто не препятствовало движению.

Старое сердце сжималось и замирало, продолжая тихо стучать впереди катящейся колясочки.

Веспе нужно было попасть в отдаленную часть Нантао, на улицу «Сыновнего почтения», выходящую на самый берег реки. Там, по соседству с пакгаузами и береговыми конторами, помещались владения Тун-Фа, старого чиновника и плута, оказывавшего неоценимые услуги в самых рискованных авантюрных делах.

У ворот двухэтажного грязного дома, спрятанного за глиняной оградой, задохнувшийся рикша опустил оглобли.

Жалко дергающийся рот ловил ускользающий воздух. Ноги дрожали.

Сойдя с коляски, Веспа вошел во двор.

Сейчас же за воротами возвышалась гора пестрых китайских гробов.

Тяжелые колоды сияли красным и желтым лаком, поросшим золотыми цветами и усеянным серебряными бабочками. Гробы были светлой половиной жизни Тун-Фа, председателя «Общества даровых гробов», снабжавшего бесплатными гробами всех нищих и безродных бродяг, окончивших земной путь без средств на покупку достойного посмертного убежища.

За сложенными гробами начиналось облупившееся здание гостиницы «Ста тысяч благоуханий».

Трудно было исчислить количество запахов, струившихся из открытых дверей этого оригинального вертепа, – но, во всяком случае, неиспорченного воздуха оставалось вокруг очень мало.

Дальше под навесом помещались харчевни.

Щедрое чесночное благовоние, смешиваясь с чадом бобового масла, образовывало нестерпимый букет.

Огромные цилиндрические чайники из посеребренной меди оглушали свистками. Выстроившиеся у входа корчаги с рисовой и гаоляновой водкой гордо выпячивали коричневые животы, украшенные лентами новогодних изречений.

Фантастические фонари раскачивались на бамбуковых шестах, как отрубленные головы.

Веспа окликнул возившегося у чайника китайца.

– Чжангуйда ю? [18] Хозяин дома? – спросил он по-китайски.

– Чжангуйда чифан! [19] Хозяин кушает. – радостно осклабился китаец и повел гостя внутрь дома.

Веспа нашел Тун-Фа в полутемной зале за обширным столом, вокруг которого кипело новогоднее пиршество.

Два десятка ртов наполняли комнату дружным и громким чавканьем. Некоторые гости оглушительно рыгали, давая знать гостеприимному хозяину, что они не в состоянии предаваться дальнейшему обжорству. Чайники с горячим пивом и подогретым ханшином, опустошаясь на лету, стремительно уносились обратно, чтобы появиться с новой порцией дымящегося пойла.

Неожиданное появление иностранца не нарушило ритуала торжественной церемонии. Собравшиеся у Тун-Фа гости принадлежали к благовоспитанному классу, умевшему скрывать любопытство под маской невозмутимейшего спокойствия. Кроме того, общественное положение хозяина позволяло ему иметь самые рискованные знакомства, не вызывая удивления окружающих.

Тун-Фа занимал почетную должность «ди-бао», попечителя района, предоставляющую значительные права на подчиненной ему территории. В его распоряжении находились несколько «макуй» [20] Быстрые лошади. , на обязанности которых лежал надзор за неблагонадежным элементом околотка.

Как всякий воспитанный в старых традициях китаец, Тун-Фа умело пользовался привилегированным положением, ловко совмещая служение обществу с обслуживанием собственного кармана.

Он не успокоился на лаврах простого чиновника. Первым делом он расширил принадлежавшую ему захудалую ночлежку для игроков, воров и курильщиков опиума до пышных размеров первоклассной гостиницы. Затем, добившись почетного звания председателя, он открыл фабрику гробов, назначив директором своего двоюродного брата.

За короткое время Тун-Фа ухитрился стать пайщиком большинства доходных предприятий района.

Он участвовал в прибылях двух публичных домов и получал негласную ренту со всех игорных притонов и опиекурилен.

Он не брезговал никаким темным делом, если оно сулило приличную прибыль.

Оппозиционно настроенная часть населения дала ему кличку «Резиновая совесть». В глазах зажиточного класса Тун-Фа являлся человеком, заслуживающим всяческого уважения и подражания.

Встретив Веспу церемонным поклоном, Тун-Фа пригласил его сесть за стол.

Веспа опустился на деревянный табурет, подставленный ловким слугой, и начал вылавливать палочками плавающих в сое морских червей, запивая их нежно хрустящее мясо горячим, густым, как патока, пивом.

Тун-Фа отлично понимал, что иностранец явился к нему по экстренному делу, обещавшему, вероятно, немалые барыши. Но присутствие гостей обязывало его к равнодушной вежливости, являющейся со времен Конфуция основной добродетелью китайца.

Большинство гостей перешло на десерт, с восхищением обсасывая крылья засахаренных стрекоз, посыпанные имбирной пудрой.

Веспа ел утиные яйца, сгнившие в земле до зеленовато-желтой, янтарной прозрачности. Эти яйца, отдававшие болотной тиной, словно сделанные из студня, образовавшегося в результате полугодового гниения, являлись бесспорным шедевром китайской гастрономии.