Иван Аксенов - Том 2. Теория, критика, поэзия, проза

Хозяин гостиницы думал минут пять, потом лицо его приняло хитрое выражение: «Он таки вам дал 24 часа? Ну, а вы удирайте сейчас». – «Каким образом?» – «Это же совсем просто. Вам запрягут лошадей, мой сын едет с вами, а я беру вам билеты на пароход. Президент думает, что вы уехали в Бразилию и вас стерегут на границе, а вы возвращаетесь вот сюда на пристань, входите на американский пароход и рассчитываетесь со мной. Я счет приготовлю, маленький, не бойтесь». Сказано – сделано. Действительно, отказ от поста военного министра всевеликой Парагвайской Республики – акт или явного безумия, или холодный расчет честолюбия, которому все мало и ему президентство подай: на меньшем не помирится, а, значит, новый переворот может произойти, а так как партизанам платить нечем, да и не охота, то… Да, он, конечно, прав. Так думал Болтарзин под холщевой крышкой повозки, не обращая внимания на трескотню компатриота-спутника и весь отдаваясь любовью поразительным искусством форейтора мальчишки, единственного управителя шестерки, знавшего не глядя, когда ему повернуть бесконечный цуг лошадей, на первой из коих он восседал. Так, ни разу не зацепившись ни за столб поддерживающий проволоку полевой изгороди, ни за камень, которых было видимо-невидимо на дороге, ни за деревья, которых было мало, ни за дома города, что было возможно на каждом углу, они доехали до пристани. Я умалчиваю о счете. Мне не хочется оставлять у вас, читатель, какого-нибудь теневого пятна на светлом образе Парагвая.

Белая оборка, украшающая волнорез парохода, полна всяческой философии, ее там больше, чем во всем книгоиздательстве «Путь» 74 , не считая Леманова и Сахарова [1] 75 , но Болтарзин занялся этим делом значительно позже. Пока что, он просто сел на стул в столовой океанского парохода, исправно выполняющего обязательства, принятые документом, проданным в кассе Американского Ллойда. Не одна пароходная каюта видела страдания Флавия Николаевича, поэтому он заказывал обед по карте, а не абонировался. Когда главная задача текучего момента была осуществлена, он позволил себе оглядеть единственного своего сотрапезника (прочая публика занималась очередным рваньем частно и соборно, как кому нравилось). Радости его не было предела, когда он узнал vis-a-vis 76 недавнего своего врага – предводителя обходной операции. Оказалось, что стратег был швед и называл себя Райнером Скрамом. Принял участие в борьбе на стороне федералистов, потому что восстания в Парагвае обычно удаются и оборона, значит, интереснее. «Вы говорите с человеком, который пять раз был приговорен к смертной казни. Последний раз было со мной в Монголии, где меня по ошибке приняли за другого. Я был уже привязан к большой корзинке с камнями, так как в той стране растет только трава и столбов не имеется» 77 . Ему очень приятно познакомиться со своим победителем и он надеется, что в дальнейшем они будут работать в согласии. Дело в том, что старуха собирается заварить кашу и практика в уличном бое может пригодиться. К сожалению, в это время года нигде больше не предвидится ничего поучительного, даже в Мексике. Рокфеллер переуступил остаток верхнеозерных акций комбинированному консорциуму и Порфирио Диац может спать спокойно. «Дело за старухой, говорю вам. Вы читали текст присяги в Парагвае? Нет? Потеряли. Все предусмотрено, и личная месть, и честолюбие, и убеждения, и подкуп, а главного-то и нет. И нигде нет. Потому что они все идиоты. Нигде, поймите, не сказано: „и для собственного развлечения“. Конечно, это никого не свяжет, но они об этом не догадываются, вот какое дело. А потом? Ох, почему да отчего и откуда эти темные неорганизованные массы вдруг начинают согласованные действия и умеют не только умирать под их пушками. Они не знают нас и вообразить не могут себе, что такое завелось, что мы беспощадны потому что нам нечего терять, кроме собственного душевного спокойствия, а при обретаем мы нож в горло или штык в живот. Они думают, что мы „защитники обездоленных“, подлецы, – думают нас купить. Но ведь все, что они могут дать – только разная чеканка душевного спокойствия и <���…> 78 для них идеал. А есть люди, вроде нас с вами, на первый взгляд. Даже и на второй – человек, как будто, а по должном анализе окажется – пустая жестянка из под мясного консерва, предназначенного для снабжении армии добровольцев, покоряющих Нубию, Габеш или долину Оранта 79 . Недавно я видел такого одного. Да он из России, знаете, может быть, Брайсса? Вижу. Так вот он из тех. Голенький. Могу вас ориентировать. Вандервельде 80 поехал в Конго, доказывать, что произнесенные им же речи о варварстве бельгийцев ни на чем не основаны. Предприятие это вызвано падением ценностей, владельцем которых состоит президент 2‑го интернационала. Отчет о путешествии уже сдан в печать. Брайсс принимает участие в поездке. [Нрзб.] les monstres sont pas en Afrique, ni les antropofages au Congo, car il y a importation 81 , как видите. Ах, бабушка Европа, да чья ж ты, наконец, бабушка? Уверяю вас, она затевает историю. Вы говорите, Лотраэмон? Ах, вот в чем дело. Да, ведь, весь архив продан и введен в расход, как съеденный сороконожками и уховерткой, еще пять лет тому назад. Из этой бумаги сварили массу, часть которой и теперь служит для отпечатывания официальных Известий Парагвайской Республики, а из другой отлили четыре лодки для увеселения гуляющих в городском саду. Первую кто-то проткнул ножом и утопился с женой, детьми, но без собаки, славу Богу. Другую сушили и подожгли детишки – сгорела, третью украл один итальянец, а четвертая отдана недавно в Музей Великой Войны, когда справлялось пятидесятилетие потери независимости, где она и значится под № 7728, в качестве индейской пироги, доисторического происхождения. У меня второе издание с фронтисписом Ле Руа, а у вас?» – И они Мальдорорили дня три подряд. Болтарзина поражало то, что наиболее пламенные речи говорились спокойным голосом и улыбка не сходила с довольно толстых губ довольно маленького рта господина Скрама. Эту улыбку и подчеркнутую корректность легко можно было счесть искусственными, но Болтарзин, которому привелось наблюдать ее и на поле битвы в Ассунсионе и в минуты самой свирепой качки, не мог обманываться в природе явления. Он только раз спросил; «А скажите, господин Скрам, что, вы и людей будете вешать с таким же спокойным лицом?» – Тот только дым пустил и сказал: «можете быть уверены, что таким же останусь и когда меня самого будут вешать люди». Слушая его рацеи, Болтарзин испытывая знакомое чувство отождествления себя с волчком, испытанное в отдаленном детстве и незабвенное, он будто превращался в мультиплан 82 и прозрачные поверхности лесенкой восходили до не<���бо>подобия 83 . Чем дальше это продолжалось, тем настойчивее он чувствовал себя пустым, лишенным Лотрэамона, цели жизни и оснащенным для потребностей женской любви, к которой в Шанхае он был выгружен совсем готовеньким, как огурчик. Письма его сгрудились на почте и так его заняли, что только остановки безумного движения и дикая дрожь на месте застопоренного квартала прерывали его мелкое любопытство. Среди прочего хлама он нашел письмо Пети Ленца. Тот писал ему, что в семье горе, никто ничего не поймет; Воронин, верно, умрет, так как смерть жены обострила развивавшийся втихомолку нефрит; к этому была приложена вырезка, где смерть Зины была рассказана несколько иначе, чем у нас. Желания ее исполнялись, так как колеса всего поезда проехались вдоль по ее телу и голове. Из груды мяса торчали в полной сохранности только ноги, по которым ее и узнали, как Императора Константина Палеолога 84 . Другое письмо с событиями было от Корневой. Она сообщала, что очень счастлива, симфонию бросила, тот, которого раздавили, был чужой, а родственник ее брюнет и цел совершенно. Она вышла замуж за одного очень (зачеркнуто) необыкновенного талантливого человека, о котором Флавий Николаевич, наверное, слыхал (имени не называлось), но свои работы будет подписывать все таки той, старой фамилией, которую все знают. Сейчас она занята одной очень большой вещью, основанной на ритме не сильных времен, а пауз, на движеньи, на 85 механической скорости, а тембровой окраски с композицией не отдельных форм, а удельного веса тональности. Работа ее совершенно захватила, и, хотя она очень мучается, но все хорошо. Потом она много ездила, была в Мюнхене, где текут молочные реки в кисельных берегах, растут журнальные дома и не режут глаза: старое срослось с новым, органически вытекая одно из другого. Поехала на автомобиле по замкам Людовика Баварского 86 , из окон которого, последнего, открывается вид на три озера и пять горных цепей и в великолепном зале византийского стиля ему пели лучшие певцы всего земного шара. Потом она побывала в Париже, где по его части (он, кажется, художник?) большое движенье и самый замечательный – Синьяк, которые подошел вплотную к проблемам той живописи, по стенам, которую она потом видела в Помпее. Вот удивительная вещь! Но все это почти сквозь сон, Ах, что с нею будет и куда она идет! Если б он знал… Но если он будет в Париже, то ее адрес, вероятно, будет такой-то, этой зимой. Катясь по Забайкалью, Болтарзин уже твердо знал, что со Скрамом ему, вероятно, придется делить участь, что композитора он постарается не встречать, по причине ее бестолковости, а так же, что искать Брайсса нет никакой надобности, но убить его при встрече первейшая обязанность всякого человека, находящегося в состоянии вменяемости. Это не было решением, а фактом, происшедшим уже в будущем.