Иван Аксенов - Том 2. Теория, критика, поэзия, проза

Задачей последующего является, как показывает настоящий заголовок, не пересказ событий, известность которых слишком неоспорима 95 для того, чтобы подобное предприятие не являлось излишней тратой труда излагателя и внимания читающего. Все происшедшее протекало в обстановке общего, вполне естественного, любопытства и легкомысленной надо считать всякую попытку состязания с жизнью в желании соревновать истории, занесенной в тесные колонны газет и четкие страницы ежемесячников, на сухую древесную или рыхлую меловую бумаги, рукой репортера или камерой специального корреспондента, скрипением самосмачивающегося пара или стрекотанием моментального затвора. Некоторые обстоятельства, более внутреннего характера, некоторые суждения, высказанные в менее публичной обстановке, некоторые мероприятия, не нашедшие осуществления, тем не менее или не могли быть замеченными, или не были в свое время обнародованы, или избегали должного к ним внимания. Посильное их восстановление в памяти современников и возможность передачи их сознанию потомков, составляли предмет долгих моих изысканий, являясь в данное время содержанием этих немногих страниц. Всем известно, что движение, получившее свой толчок в ночь памятного возмущенья в Париже, не встретило непосредственной поддержки в стране, чьей столицей являлся этот город, но возникло и развилось с необычайной силой в долинах Рейна и реки Рур. Всем памятны по личному опыту или заучено со слов старших, какой стремительностью отличалось восстание и каким единодушием дышали все акты соединившихся для общей борьбы, перипетии которой давно сделались предметом многочисленных кинотрагедий, можно считать окончательно установленным, что первоначальная федерация Десяти Городов, в момент провозглашения ее титула, на соединенном заседании делегатов в Эльберфельде, состояла только из шести городов, из числа коих два (Креффельд и Бонн 96 ) не имели представителей на собрании. Титул был принят тем не менее не по «внезапному единогласию», как принято писать, со слов малоосведомленного, но широко распространенного «Neue Zeit», впервые пустившего это выражение, а после двукратного голосования, из которых первое, как это известно, быть может, немногим, дало: 10 за и 22 против, при 10 воздержавшихся. Заслуга отвода двух Дюссельдорфских представителей, аннулирование вотума и постановка предложения на вторичное голосование, открытое и поименное, а равно и блестящая защита первоначальной формулы и решительный аргумент: «не наше – будет наше», образовавшие прославленное единогласие, составляют заслугу Райнера Скрама, человека, деятельность которого возбудила такое изумление и до настоящего времени ждет подробного анализа. Мнение о давней партийной работе этого знаменитого революционера можно считать окончательно поколебленным, в то время, как настоящая оценка его огромных трудов за всю эпоху возникновения и бытия федерации Десяти еще только намечается. Не буду напоминать его первого призыва к объединению, не стану цит<���ир>овать много раз переданных строк «изъявления», написанные им и Ф. Н. Болтарзиным (последний письменно отклонял от себя главное авторство в этом документе, хотя и не называл прямо Скрама его написателем), я не имею в виду составлять каталога его поступкам: последнее, в сущности, невозможно, а первое бесцельно. Необходимо отметить только, что никто из участников движения не обладал такой способностью по отдельным, часто мало оформленным, восклицаниям и, порой, несколько нечленораздельным, выкрикам масс, угадывать предмет, ее возбуждающий, определять ее желания, находить им соответствующую формулировку и облекать их в законодательную оболочку декрета, всегда безупречно понятную и бесстрашную по радикальности намеченного. Никто не прилагал большей настойчивости, никто не проявлял большей быстроты действий, никто не находил в себе большей беспощадности. – «Мы, – говорил Скрам, – производим вивисекцию, где хлороформ только мешает, наша асептика – скорость и мы видим только истину и упрямые организмы, ее скрывающие». – Всегда неутомимый и прозванный «бессонным титаном» (что было шуткой над его незначительным ростом), всегда спокойный и не возвышающий голос даже в минуты наибольших обострений. Он казался вездесущим. Например: приведенная цитата заимствована мной из речи на собрании металлистов Бармена 97 , законченном в два часа 35 м<���инут> дня, а вечером того же числа Скрам принял участие в разоружении «черной гвардии» – негров Тоголенда, двинутых по распоряжению из Потсдама и встреченных им у Байрета. Оно было обязано своим успехом его многосторонним способностям, так как, изучив многие языки, в том числе и наречие этого племени, он успел в полтора часа не только нарушить агрессивность этого отряда, но и направить ее на внутреннее поле действия, следствием чего, как известно, была короткая, но очень жестокая междоусобная схватка черной гвардии, в конце которой победители, принявшие сторону Скрама, не отделяемого их сознанием от революции, сняли кожу со своих недавних товарищей и, вымазавшись их кровью, воскликнули: «теперь мы все здесь красные, а черную кожу возьми на Барабан Свободы» (что, как известно, было исполнено, но вышел не один, а шесть барабанов, из числа коих только три находятся в «Музее Федерации», а три бродят по свету в каких то паноптикумах). Вечно агитирующий, выбирающий, выбираемый, голосующий, кодифирующий и проводящий в жизнь постановления масс, человек, речь которого бесстрастно требовала убийства, а совет – истребления, человек, любимой юрисдикцией которого был массовый самосуд, даже в ту пламенеющую эпоху обращал на себя внимание своей необычайной отвлеченностью от всякой позы и заставлял, даже в то время всемерной и всеобщей перегруженности работой, задумываться над сущностью демона, внушавшего ему его бесчисленные речи и неумолимые поступки. Опубликование его литературного наследия, обогатив культуру, не способствует разрешению задачи, но удивило всех своей неожиданностью. Большое исследование «О дифтонгах норвежского языка, как следствии распада методического ударения», занимающее более 20 листов бумаги, как несомненно теперь установлено, писалось им в дни самой страстной борьбы, в то же, приблизительно, время были составлены и 18 писем Ф. Болтарзину; последнее, пятое и совершенно уже разошедшееся их издание, снабжено индексом имен, из какого ясно, что политические деятели, упомянутые в этой переписке суть: Клеон, Гуго Гроций, Сулейман Великолепный и К. Маркс (1 раз). В период же существования Федерации Десяти Городов написаны и те 10 французских стихотворений, которые, будучи первоначально приписаны экспертами молодости Стефана Цвейга, а великим учителем современной поэзии признаны «не принадлежащими ни одному периоду» его творчества, в виду недостижимой, якобы, для него «твердой прозрачности слов и безмятежности свыше озаряемой сущности», подробным, формальным анализом окончательно призваны безраздельной собственностью музы Райнера Скрама 98 . Необходимо отметить, что индивидуалистические тенденции, столь обычно свойственные всякому литератору, были совершенно чужды этому деятелю, неуклонно отвергавшему всякие официальные звания и должности, которыми его облекало доверие соратников и определенно формуливавшим свое мнение по этому вопросу в речи, до сего времени полностью не обнародованной. «Неопровержимо, – говорит он – неопровержимо и незыблемо то, что отдельный человек, в качестве вождя, лишь медиум массы, представляющей из себя конденсатор социально-экономических противоречий, чье напряжение разряжается взрывами преобразующих действительность актов. Мы имеем действенную действительность и безумным суеверием будет полагать, что уговором, доводами или закаливаниями возможно изменять в ней течение, ею закононеизбежно принятое». – Так начинается его обращение к Съезду на Драхенфельсе 99 , где его, вопреки общераспространенному убеждению, не было: он в этот день был в Регенсбурге, так как приглашение на Съезд случайно (?) не было ему послано, и речь свою передал по прямому поводу. Изограмма этого замечательнейшего произведения хранится в картоне № 4711, лист 606 verso Базельского музея и, насколько знаю, на Собрании прочитана не была, ее просто подшили к протоколу и только впоследствии благосклонный Секретариат счел небесполезным внести этот документ в общий отчет, да и то без начала и заключения. Да будет же мне позволено привести последние строки этого доклада: «… Ибо нет ничего благоразумнее пения сирен, от которого надо затыкать уши воском. Имейте в виду, что мы повернули оси наших социальных координат без малого на 180°, а математика учит, что в такой обстановке все знаки меняются на обратные. Поэтому, в мире, нами созданном, только наиболее безумное, наиболее отчаянное решение соответствует условиям действительности и верх безрассудства в них – верх благоразумия, как верх жестокости является высшей гуманностью. Всякая попытка остановить начатое, всякое действие, обусловленное оценкой не перемещенного критерия – есть убийство всего, что нами до сего времени сделано, и уничтожение не только плодов, но и самой работы, их питающей». – Как известно, Съезд на Драхенфельсе был поворотным моментом в ходе развития движения; принятые на нем тезисы «укрепления и упорядочения» обратились скоро в призывы «сохранения» только с тем, чтобы вылиться в вопли о «защите» и «спасении»; спасении не столько дела, сколько деятелей, это дело убивших. Позиция, занятая всеми официальными дореволюционными организациями общеизвестна; неоднократно приводились их обращения и воззвания, кончавшиеся неизменно призывами к соблюдению полного спокойствия; общеизвестны и те проклятия, которыми «старики» осыпали «молодых» ослушников, окончательно входя в роль курицы, высидевшей утят. Мало знают или мало хотят помнить, однако, что в последнем бою у Фюссена 100 и в трехдневном заседании последнего Конгресса принимал личное участие старейший из «старых» – И. А. Шульцер, которому и довелось руководствовать эвакуацией Райнера Скрама из последнего боя, бывшего тем не менее победой, хотя и тактической. Этому предшествовали достаточно описанные события гибели общего дела, которую Скрам видел лучше других, о чем свидетельствуют его пометки на полях Orlando Furioso 101 , книги, с которой он не расставался. – «Политическая деятельность кончена, начинаю культурно-просветительную 2/II», пишет он, как видно, в начале февраля; дальнейшее поясняет, какое содержание им вкладывалось в эту формулу. – «4/II. Сожжен, разрушен и распахан Ротенбург. 7/II, Уничтожена вилла Ванфрид и взорван театр. 10/II. Приступлено к ассенизации Нюрнберга. 12/II. Предложение, внесенное Т., испытать действие орудий на сторожах и консерваторах музея отклонено всеми против двух. Работа все же приличная, но вещи из воды могут выловить. Пускать на дырявых лодках. 16/II. Успел уничтожить в Эгере все о Валленштейне. Кажется, снобам не для чего возвращаться», и т. д. К концу месяца был назначен конгресс в Мюнхене, имевшем вступить в Федерацию Десяти, причины достаточно веские, в том числе присутствие Скрама и его отряда, побудили этот город ускорить акт, поспешность которого соответствовала скоротечности дней остатков Союза; тем не менее, граждане разрушили Изерские ворота и снесли до основания Женский Монастырь без всякого побуждения с чьей либо стороны. К социальному переустройству было приступлено и в четы ре дня город был неузнаваем: на этом примере сказалось важность накопления опыта. Тем не менее, в виду окружения последнего Федеративного отряда, конгресс, не считая возможным собраться в Мюнхене, но, не допуская мысли о молчаливом уходе из боя, постановил открыть сессию в трон ном зале замка Нейшванштейн, возлагая на Скрама охранение подступов и «соблюдение должного спокойствия в окрестностях на все время работ». Последние часы, проведенные Райнером Скрамом в Мюнхене, были особенно плодотворны с точки зрения «ассенизации культуры» 102 , как он ее понимал. Им лично, это установлено многочисленными свидетелями, обливались царской водкой картины Пуца, Келлера и Беклина 103 в Новой Пинакотеке, чье минированное помещение за сим было наполнено удушливым газами, обрызгано бензином, зажжено и взорвано, та же участь постигла Гласпалас и Максимилианеум; полному уничтожению подверглась и галерея Героев против Театинерштрассе, увлечению же работой, по обращению в порошок фонтана Норн 104 , он едва не был обязан арестом (и казнью, ибо голова его была оценена) со стороны высаженного на вокзале отряда буржуазных войск, рассеянных только партизанской стрельбой федератов, засевших в гостинице Бельвю, превращенной в Дом Федерации. Той же участи Скрам едва не подвергся во время эвакуации конского лазарета, устроенного в помещении кафе Одеон, на этот раз помощь пришла со стороны Швабинга; под треск ошибающихся местных партизанов, часто просто беспартийных людей, увлеченных потоком событий, как щепки шумным потоком из-под шлюза лесопильни, отрядам Скрама удалось в обычном для них порядке занять Фюссен и усилиться формированиями, подготовленными местным Комитетом батрацких депутатов. Оборонительные постройки были заняты 12 марта и вплоть до 15 выдерживали ожесточенные атаки, как регулярных войск буржуазии, так и дружин корпорантов; последние отличались особой настойчивостью атак, ввиду беспощадного истребления, какому Скрам подвергал их сочленов в исполнение декрета: «Принимая во внимание». 15 марта в Фюссен, через Инсбрук, прибыл для участия в Конгрессе И. А. Шульцер, но, узнав по дороге о положении, об успехах, одержанных федератами в ожесточенных схватках на Фалькенштейне, и об отчаянной борьбе в Фюссене, не пожелал ехать на Конгресс, не побывав в боевой линии. Он застал бой на фронте Сельская Школа-Мост и далее по Леху (вокзал был в руках федератов еще с 13 марта) в то время, когда группа Скрама форсировала переправу. Перейдя под непрерывном огнем мост, старый вождь немецкого движения был поражен быстротой, с какой воздвигался полукольцевой окоп тет де пона 105 и, узнав от Скрама, с кем он говорит, выразил ему, как свое восхищение искусством борьбы, так и не меньшее удивление отсутствием на Конгрессе столь видного деятеля. Скрам решительно предложил старику уйти, подкрепляя свое указание тем, что присутствие Шульцера в зале заседаний важнее его наличия в бою, где смерть невооруженного бесполезна, тогда как речь давнишнего вождя и общение недавнего противника неоцененны. И. А. Шульцер приводит «полные горечи», по его мнению, слова Скрама о том, что оборона была возложена именно на него, Райнера, в целях недопущения на Конгресс, где он мог напортить крови «мышам, погребающим Великого Кота», приводит, в подтверждение своей импрессии, каменное выражение лица говорившего, ссылается даже на тембр его голоса, но мы, знавшие неизменное наличие этих свойств в решительно всякую минуту Райнера Скрама, не можем следовать домыслам человека, единственный раз в жизни видавшего этого деятеля, презрение которого ко всякой «комитетской обрядности» не имело границ. Тем не менее, мы советуем всякому прочесть «Мемуары» в той части их, где говорится о приводимом нами эпизоде, ибо страницы, посвященные смертельному ранению Скрама, происшедшему в тот самый миг, когда корпоранты были сброшены в ледяную зелень пенного Леха, а имперские войска, окруженные отрядом бывшей «черной гвардии» разоружены с обычными в таких случаях последствиями, лучше всего рисуют характер последней борьбы. Несмотря на протесты Скрама, Шульцер велел его внести в Дворец Конгресса и поставить носилки на стол президиума, находившийся в абсиде Зала Королей, куда, по намерениям Людвига II, Вительсбаха 106 , имели право входить только коронованные владыки народов. Общая тишина, воцарившаяся в несравненной акустике этого золото-мозаичного зала, бледность лиц и слезы многих недавних, но безраздельно благодарных Скраму деятелей движения, единогласно свидетельствуются как всеми участниками конгресса, так и его официальными протоколами. Безмолвное одобрение, выраженное собранием, передало председательствование И. А. Шульцеру, старейшему из присутствующих, первому, произнесшему великие лозунги и последнему, пришедшему их защищать. Новый председатель Конгресса, желая подчеркнуть значение минуты, оттенить весь трагизм положения, поднять на высоту переживаемого момента все заседание и воздать должное заслугам, уходящего из борьбы товарища, предоставил вне очереди слово Райнеру Скраму, который воспользовался этим правом, чтобы сказать: «уберите отсюда мою падаль и считайте мой голос за крайнее решение». – Перенесенный затем в спальню Людовика, он громко жаловался на свое бессилие привести эту местность в порядок, на боль в животе и неоднократно просил окружающих проткнуть ему сердце чем-нибудь поострее. На груди Скрама нашли промоченное кровью первое «Изъявление», из которого можно было прочитать такие слова: «… Вы сами все знаете. Но помните, что вы потомки тех, кто одни, без чьей-либо поддержки одни, без какой-либо надежды, бились в рядах повстанцев всевеликой крестьянской войны. Помните, что они не только провозгласили Свободу Труда, они решили за нее биться, не только решили за нее биться, но и пошли в бой, не только пошли в бой, но и бились, не только бились, но и были убиты… И мы, выступая, знаем, что судьба трудящихся дорога только им самим, знаем, что никто…» Излишне, впрочем, цитировать документ, заученный с тех пор наизусть каждым, в ком бьется живое сердце, кто, хотя бы и пассивно, любит свободу, кто, хотя бы лишь на половину, склонен сочувствовать страданиям обездоленных и угнетенных. Защита, руководимая Скрамом, преданность делу собранных им для обороны федерации людей, желание мести, проникавшее в сердца наименее сознательных солдат, сделали возможным дальнейшее спокойное течение работ Конгресса. Погребение Скрама, согласно его желанию, было Комитетом батрацких депутатов Фюссена передано отряду черно-красных, которые и провели его с торжественностью, подобающей заслугам павшего и экспансивностью, свойственной их бытовому характеру. Весь замок, превращенный в костер, начиненный всеми доступными армии Федератов подрывными материалами и украшенный трофеями последних боев, замок, свидетель тихого помешательства венценосного психопата и бурных заседаний окончательного Конгресса Федерации 10 Городов, капище эстетизованного прошлого и кратковременный храм все народного будущего, взлетел на воздух и развеялся в пламени и дыме, среди экстатического пения младших детей интернационала, под их героический танец и громовые раскаты черных и белых Барабанов Свободы. Утилизация падения воды местных источников дала в настоящее время возможность некоторым предпринимателям основать на месте этих событий шоколадную фабрику, окружить склон, некогда покрываемый бутафорией замка, стройными рядами промышленных зданий, населить ее рабочими и выпускать продукт, широкому распространению которого способствует не только реклама, как известно, очень слабая, не только научно удостоверенная целебность этого шоколада и не только присущие ему свойства не белеть от времени, не отягчать желудка и не возбуждать жажды, но в гораздо большей мере имя и портрет Райнера Скрама, введенные в фабричный этикет, согласно единодушному требованию рабочих и беднейших крестьян Фюссена – округа Гогеншвангау. Мне остается добавить еще, что известный Флавий Николаевич Болтарзин, участвуя весьма активно во всех практических действиях и работах федерации, поддерживая всюду линию поведения Скрама и неустанно защищая общее дело, в творческой разработке принципиальных вопросов никакого участия не принимал и ни в одной партийной группе не числился. Все толки о так называемом «отречении», «отступничестве» и «ренегатстве» этого деятеля являются, следовательно, в полном смысле этого слова злонамеренными измышлениями людей, цель и качество которых определяются трусостью их тактики в той же мере, как и низостью их чувств. Не имея сил подняться до действительной свободной высоты сознания, не имея сил признавать свою неспособность к последовательному демократизму, к защите неурезанных лозунгов, не желая сознаваться в ненависти, вызванной последовательным рядом поражений, открывшимся отклонением поправки: «тем не менее однако» к декрету: «Принимая во внимание», в ненависти к человеку, открыто их презиравшему; группа однакистов прилагает последние, но беззубые усилия к осквернению недоступного клевете борца, путем опорочивания ближайшего ему человека; но бессильный позор есть худший вид и позора, и бессилия 107 .