Василий Каменский - Путь энтузиаста

С пением марсельезы, с красными флагами пришли в центр рабочие массы.

Ораторов подымали на руки.

Огненные речи жгли до слез.

Я тоже говорил до хрипоты, говорил в разных пунктах и в одном месте, во время речи, заметил: на углу в толпе, в штатском черном мерлушковом пальто, стоял и слушал знакомый – это градоначальник.

Футуристическую лекцию, объявленную в театре, я заменил революционным митингом.

Так было и в Новочеркасске, на родине Степана Тимофеевича Разина, где я первый организовал, вместо назначенной лекции, митинг.

Здесь слова и стихи о Разине принимались взрывами энтузиазма.

Один из казаков-ораторов требовал повесить мой портрет почему-то в «зале судебных установлений».

Это предложение приняли единогласно, но исполнили или нет – неизвестно.

Я уехал в Харьков. И там устроил в оперном театре «митинг революционного футуризма».

26 марта в Москве, в театре «Эрмитажа» организовал «Первый республиканский вечер искусств», где выступали, кроме меня: Бурлюк, Маяковский, Василиск Гнедов, Рославец, Лентулов, Жорж Якулов, Татлин, Малевич.

Все говорили о необходимости вынести мастерство на улицу, даль искусство массам трудящихся, ибо эти демократические задания всегда входили в программу футуризма.

Во славу вершинных горений

И опять, как всегда и везде, наша аудитория наполнилась бурной молодежью.

Крепость неизменных сердец преданной армии по-прежнему шла за нами и не было пределов ее возрастанью.

Теперь, когда мы «освободились» и раскрыли свои левые политические убеждения, молодежь бушевала вокруг нас еще гуще, спаяннее, раздольнее.

Однако этой «армии юности» было нам недостаточно.

Мы еще не испытали сил, по причинам полицейского запрета, среди рабочих.

С этой целью я уехал из Москвы на Урал, в Невьянские и Нижне-Тагильские заводы, где и выступил с широким приемом.

Рабочие никогда не видали «в живых» писателя, и поэтому горячее внимание ко мне удвоилось.

С особым волнующим интересом я выступал в том самом Нижнем-Тагиле, где в 1905-м меня называли «президентом Урала».

К моей приятности, многие помнили мою политическую деятельность, и мы в общем удивлении «воскресшие из мертвых» дружески разглядывали друг друга.

Испытание и здесь прошло превосходно: рабочие щедро благодарили за приезд и просили не забывать их и дальше.

Я двинулся с лекциями в Екатеринбург, в Пермь и, наконец, на лето глядя, утянулся в свое хвойное гнездо, на Каменку.

А тут своя жизнь:

Залег на отдых медведем в берлогу.

Люблю намотаться так, чтобы ноги еле волочились и потом нежно отдохнуть.

А отдых энтузиаста – новые стихи.

За это дело и взялся – к осени сработать книгу стихов «Звучаль веснеянки».

И опять же хозяйство: брат с женой целые дни в полях, а я на «ниве литературной».

Или у костра – на рыбалке ночной.

Летний день у нас – не меньше двадцати часов, но и эта лента времени коротка для сплошных затейщиков.

Так вот и цвело лето в стихах, – не знал куда деваться от песен, да еще птицы кругом этим же занимались.

Будоражила мысль: орадостить мир гимнами неисчерпаемой бодрости для великих дел совершенства бытия. Ведь недаром хотелось не стихами, а солнцепадом будить сердца.

От трепета лирика бросался к разинскому запеву.

Томила боль ожидания.

Впрочем.

Пора пришла –

Чтобы отныне

Радуга оптимизма перекинулась от разинских дней к порогу нашего времени.

Меня волновало что?

Дать волю выпирающим, брызжущим силам творчества, да так размахнуться, чтобы за душой ни копейки долгу не оставалось.

Чтобы молодость не жаловалась.

Меня волновало что?

Безудержная любовь к сущности жизни, стремление пронзить этой стихийной любовью всех несчастных, кто карабкался в буднях бытия и был забит судьбой, как гвоздь в стену.

И это теперь, когда

Думал: ведь не зря же, в самом деле, существуют на свете поэты.

Мы с того начали, чтобы извергнуть вулканическую бодрость во имя великолепных дней на земле нового мира.

А земля нового мира, разумеется, никак и никогда не представлялась нам в виде либеральной буржуазной республики, заменившей монархию.

Известно, что буржуазия травила нас не меньше, чем мы ее.

Буржуазия открыто ненавидела нас, как и. мы ее

Буржуазия гнала, преследовала нас.

Поэтому февральская революция дать нам ничего, кроме подзатыльника, не могла.

Мы это отлично знали, как и то, что наши всегдашние политические симпатии жили на стороне рабочего класса, а ныне эти симпатии вылились в форму убеждений: большевики влияли основательно.

Правда, вышедшие из разночинцев, мы никогда не были пролетарскими поэтами и пусть мало разбирались в идеологии научного марксизма, но мы всегда действовали в интересах революционного пролетариата, начиная с 1905 года.

В этом признании нет никакой натяжки или примазывания, ибо вся наша деятельность была на виду и многие произведения говорят за нас.