Михаил Кузмин - Несобранная проза

– Вас не Марфа Михайловна за мной послала? – Что вы, что вы? голубчик Викентий Дмитриевич, – замахал было руками Назар, захлебываясь, но вдруг состроил хитрое и серьезное лицо:

– А зачем Марфа Михайловна послала бы меня за вами?

– Я не знаю… – печально уронил Викентий… – может быть, в гости звать.

– Этого они очень желают, чтобы вы их посетили, но насчет того, чтобы я с вами беседовал, они навряд ли были бы довольны… навряд ли…

Старик завяз совершенно. Дерюгину становилось как-то скучно. Вечер был тих и по-весеннему прелестен, так что не хотелось никакой таинственности и осложнений, и Викентий почти только для приличия довольно равнодушно спросил:

– Так что от самого себя хотели разговаривать со мной?

Назар опять встрепенулся. И всякий раз, как он приходил в волнение, он словно удивлялся и терял способность выражаться. А, может быть, он боялся что-то сказать, чего и скрывать ему не хотелось. Он так долго не отвечал, мелко труся около Дерюгина, что тот даже забыл про свой вопрос и несколько испугался, когда Назар вдруг в самое ухо сказал ему:

– Самоважнеющие тайны имею вам сообщить.

– Зачем? О ком?

Но старичок опять умолк. Так они дошли до Загородного. Прежде Дерюгину было скучно, зачем у Лизы Диевой будет народ и споры, но теперь этот лакей (Викентий почему-то думал про него «дворецкий») так надоел ему со своими «самоважнеющими тайнами» и сморщенным личиком, что он был даже рад, что дошел домой.

– Может быть, вы зайдете к нам? Мы здесь живем, а ходить я что-то устал.

– Конечно, устали… ножки не привыкши ходить так много. Хоть вы и носите солдатскую одёжу, но не привыкши, конечно… Где же вам, Викентий Дмитриевич, столько ходить!

– Так что же, зайдемте, Назар… – Алексеевич…

– Назар Алексеевич.

– Назар Алексеевич, так точно.

Старик, словно спохватился.

– Зайти, говорите, к Елизавете Петровне, госпоже Диевой? Лестно и весьма желательно, но ведь там народ, суета…

– Это правда. Но мы можем пройти в мою комнату, там не будет никакого народа и никакой суеты.

– Верю, охотно верю, Викентий Дмитриевич. Да мне, собственно говоря, нужно было только вас посмотреть, какой вы человек.

– Разве это можно узнать, посмотрев на лицо..?

– И вижу теперь… – продолжал Назар, не слыша словно вставки Дерюгина… – что вполне возможно…

– Что же вы увидели?

– Что весь вы в батюшку.

– Да, говорят, я похож на отца! – неохотно подтвердил Викентий Дмитриевич.

– Вылитый Дмитрий Павлович! – восторженно выпалил дворецкий и даже приподнял головной убор. Дерюгин только сейчас заметил, что у Назара был огромный английский картуз в клетку, какие носят шоферы или молодые туристы.

Они уже несколько минут стояли у входа в шляпную мастерскую, над которым красовалась зеленая чистенькая вывеска: «M-lle Nelly, мастерская парижских шляп и искусственных цветов», Викентий еще унылее предложил зайти, но дворецкий очень обязательно отказался и поспешно ушел, казалось, весьма довольный встречей с Дерюгиным. Молодой человек долго смотрел ему вслед. На углу старик обернулся и помахал ему ручкой, так что Дерюгину стало чего-то гадко и противно.

В квартиру Диевых, прилегавшую к мастерской, входили из-под ворот, чтобы не мешать мастерицам. Впрочем, в этот час работы уже кончились, и можно было, конечно, идти и с улицы. Но Дерюгин уже вошел в ворота. Через обитую клеенкою дверь слышались громкие голоса из передней, и не поспел Викентий тронуть звонка, как дверь открылась прямо ему в лоб, вывалив небольшую брюнетку с полным бюстом, которая тотчас закричала внутрь хохлацким голосом:

– Ну, вот и они! Викентий Дмитриевич! Мы вас ждали, ждали! Остап, раздевайся, я вернусь на минуточку.

Потом уже Ксения Савишна Полоток (или Оксаночка) стала здороваться с Викентием, аппетитно пожимая ему обе руки.

Снежный воздух оставлял почти наглядное, физическое успокоение на коже. Несмотря на ночь, было светло от белой неровной поверхности, но все представлялось неузнаваемым, небывалым. И холмы с черным бором, и крутые спуски к реке, тусклые керосиновые окна бобылей, вдруг часовня, и снова равнина, как во сне, или на том свете. Пимен Петрович ничего не узнавал, хотя все детство летами провел здесь. Как меняется все от снега! Он и согласился-то на эту скучную поездку, в сущности, ради милых, спокойных воспоминаний, которые он, может быть, насильственно хотел вызвать. Отчасти от скуки, из желания освежиться, забыть ту катастрофу в Швейцарии, от которой вот уже восемь лет как он не может опомниться и, конечно, вследствие всегдашней своей готовности к поступкам неожиданным и как бы бесполезным.

Встретил случайно потерянного из виду приятеля, случайно же и равнодушно выслушал, что тот сделался деревенским жителем и владельцем именно той же Катаевки, где вырос Пимен, принял мимоходом брошенное приглашение проехаться, и вот

Временами Катаев протирал глаза, и ему казалось сном, что рядом с ним в шубе дремлет почти незнакомый Андрей Васильевич Жарницын, что небо низко буреет не от Петербургского зарева, что скоро он попадет в чужую семью. Наверное, там будут пищать дети, жена – хозяйка, деревенские интересы, низкие потолки, делишки, людишки.

Как мальчик дико закричал, когда Анна, улыбаясь, скользнула в пропасть! Этого не забыть! Он был глухонемым и косил правым глазом. «Ма!» как хриплый рожок, нечеловечески раздалось под зеленым небом, будто он хотел удержать мать. Пимен, зажал уши и зажмурился. По правде сказать, он боялся и ждал чего-то в таком роде. Анна Митрофановна еще больше, чем он сам, любила поступки неожиданные, если только смерть можно назвать поступком.

– Не спишь? – вдруг спросил сосед (странно, они были даже на «ты»), ворочаясь.

– Нет, я только что-то ничего не могу понять, где мы едем.

Андрей Васильевич высунул из воротника круглый нос.

– Ты все узнаешь? мы не сбились с дороги?

– Какие глупости! Конечно, узнаю. Сколько раз приходится ездить в уезд и обратно.

– А мне все будто незнакомо.

– Позабыл, да и снег ведь очень меняет местность. Ты здесь зимой-то бывал когда-нибудь?

– Нет. Мы жили в Катаевке только летом.

– В том-то и дело. Через полчаса приедем.

Лед хрустнул под полозьями. Въехали на реку.

Над высоким противоположным берегом вдруг на минуту показалась луна. Вот это место он будто вспоминает смутно: здесь часто купались во время прогулок, и всегда бывало очень много незабудок по болотной полосе плоского берега.

Какая жирная, темная зелень на Швейцарских лугах! И тогда где-то вблизи тупо звякала корова. Их выгоняют на значительные высоты. Да это и не было Бог знает какою вершиною, но достаточной для того, чтобы разбиться насмерть.