Валентин Мошков - 2062 Исторические пророчества о будущем России

Дарвино-Уоллесовской теорией все эти факты и многие другие остались необъясненными. С ее точки зрения не только никакого постоянства видов не должно существовать, но даже непонятно, почему существуют и самые виды, так как между первобытной амебой и венцом творения, человеком, не должно быть никаких скачков, а только строго постепенные переходы. Не совсем понятно также и то, почему, человек, пройдя все многочисленные стадии развития, достиг его вершины, а в то же время огромное количество низших животных, проживших на свете столько же, сколько и он, не прошли ни одной новой стадии развития, не изменились на йоту? Разве такие факторы, как естественный отбор, влияние внешних условий и самоприспособление не имеют всеобщего значения? Разве можно представить себе животных, которые раз навсегда были бы застрахованы от влияния всяких факторов?

Все это если и не передумал, то смутно сознавал сам Дарвин и вопросу об этом посвятил целую главу своего сочинения. «Читатель уже, вероятно, заметил, — говорит он, — что перед ним возникает целый строй затруднений. Некоторые из них так существенны, что я и до сих пор не могу подумать о них без некоторого трепета. Вот самое главное из этих затруднений:

Если все виды произошли от других видов нечувствительными ступенями, почему же не встречаем мы повсеместно бесчисленных переходных форм? Почему вся природа не представляет нам одной сплошной неразрешимой путаницы, а наоборот, виды оказываются вполне разграниченными группами?»

Вопрос этот так и остался вопросом, несмотря на все старания автора его устранить.

Переходные формы автор считал «истребленными самым процессом образования и совершенствования новой формы» (14). Если бы он принимал активную борьбу за существование, т. е. поедание одного животного другим, единственным фактором развития, то тогда дело было бы до крайности просто. Мы не находим переходных форм между видами, сказал бы он, потому что они все поедены до последней косточки животными хищниками и переварены их желудками. Но такому фактору развития Дарвин отводит сравнительно ничтожную роль. По его мнению, борьбу за существование нужно понимать в более широком значении этого слова. Огромная масса переходных форм погибла от голода или даже просто от несовершенства своей организации, следовательно, остатки их нужно искать в земле. Но так как геологические исследования почти вовсе не нашли переходных форм, то Дарвин приписал это обстоятельство неполноте геологической летописи: «Земная кора, — говорит он, — обширный музей, но его коллекции были собраны очень несовершенным образом» (15).

С того времени, когда были написаны эти строки, прошло уже немало лет, геологические музеи сильно умножили свои коллекции, а тех бесчисленных переходных форм в земной коре, на которые указывал Дарвин, все нет как нет.

Представьте себе, что перед вами закрытая урна с шарами, число и цвет которых неизвестны. Вам предлагают, опуская в нее руку и не глядя, вынимать по одному шару и говорят, что в урне есть шары черные и белые. Но вы уже двадцать раз опускали руку в урну и всякий раз вынимали только черные шары и ни одного белого. Скажите, разве вы не вправе были бы усомниться в существовании в урне белых шаров?

Приблизительно в таком же положении находится теперь наука. Изверившись в возможность найти в земле обещанные Дарвином переходные формы, бывшие его поклонники пошли в разброд. Одни возвращаются к учению Ламарка, другие объявили себя антидарвинистами и антиселекционистами, наконец, третьи примыкают к «теории мутаций» (т. е. скачков).

Эта последняя теория, являющаяся в наше время серьезной соперницей теории Дарвина, вовсе не нова. Она была известна самому Дарвину, который даже вел с ее последователями полемику. «Одна только категория фактов, — говорит этот ученый, — а именно внезапное появление новых форм жизни в геологических формациях с первого взгляда как будто поддерживает мнение об изменчивости видов внезапными скачками. Если геологическая летопись так отрывочна, как настаивают на том многие геологи, то нет ничего удивительного, что некоторые формы представляются нам возникнувшими внезапно» (16).

Пока теория мутаций поддерживает «постоянство видов» и указывает на недостатки теории Дарвина, она еще сильна, потому что стоит на почве действительности. Но как только она начинает строить свое собственное здание, так тотчас же теряет почву под ногами, потому что в ее распоряжении слишком мало фактов. За неимением этих последних поклонники теории мутаций погружаются в область фантазии, а выводы из фактов заменяют аналогиями.

Так как в геологических формациях замечается внезапное появление новых форм жизни вместо исчезнувших старых, то строится предположение, что переходных форм и не было, а природа, дойдя до известного места, делала внезапный скачек.

Как только сделано такое смелое предположение, так возникает целый ряд вопросов и недоразумении, на которые нет и не может быть прямых и ясных ответов, по неимению фактической почвы под ногами.

Противоречие внезапных скачков с общим характером природы, в которой мы повсюду наблюдаем постепенные переходы, объясняется довольно отдаленной аналогией: нам указывают на превращение головастиков во взрослую лягушку.

Справедливое замечание Дарвина, что против внезапных скачков протестует эмбриология, остается без ответа. «Зародыш, — говорит он, — остается как бы свидетелем прошлых состоянии, через которые прошел вид. А потому представляется невероятным, чтобы животное могло подвергаться внезапным превращением, а его эмбриологическая стадия развития не сохранили бы и следов этих внезапных превращений» (17).

Как именно происходило внезапное превращение, т. е. превращались ли взрослые экземпляры старого вида прямо в экземпляры нового, как головастики превращаются в лягушек, или все самки по мановению волшебного жезла одновременно перестали рождать обыкновенных детенышей, а принесли птенцов нового типа, остается неизвестным.

Почему старый вид не скрестился с новым, мы также не знаем.

На вопрос, почему внезапное изменение охватило одновременно большое число особей, строится произвольное и туманное предположение, что жизнь вида должна иметь начало и конец, подобно жизни отдельных индивидов. А что низкие животные, которых называют Dauertypen, просуществовали с начала жизни на земле до настоящего времени, скачков не делали и к своему концу не пришли, об этом умалчивается.

В вопросе о причине внезапных превращении последователи «теории мутаций» разошлись. Калликер думает, что она — внутренняя, «план природы», а Альберт Ланге — что внешняя.