Елизавета Салиас-де-Турнемир - Сережа Боръ-Раменскiй

— Конечно, но, не менѣе того, ты знаешь, я знаю, родные княжны знаютъ, что ты отказался жениться на ней, потому что не былъ къ ней привязанъ. Теперь дѣло другое; ты полюбилъ Соню, и очень естественно, что женишься на ней.

— Въ томъ и дѣло, мама, что это уже рѣшено во мнѣ самомъ: я не женюсь на богатой, на такой особенно, которая опять отдаетъ мнѣ наше милое Знаменское. Все это похоже на денежную сдѣлку. Не могу. Сердце мое болитъ, но не могу!

— Это, просто, глупо! сказала она съ досадой и тотчасъ перемѣнила тонъ, взглянувъ на сына; ей стало жаль его, когда она посмотрѣла на его исхудалое и печальное лицо. — Договаривай: у тебя есть что-то на сердцѣ.

— Есть. Я не могу видѣть Сони, ея отца и матери; во мнѣ щемитъ сердце. Отпустите меня. Я знаю, что я не долженъ васъ оставлять, но я уѣду ненадолго, а вы останетесь не однѣ. Глаша съ мужемъ пріѣдутъ въ Москву, я отдамъ васъ имъ и уѣду.

— Куда? А служба? А деньги?

— Я обо всемъ уже думалъ, и это все улажено. Мой начальникъ посылаетъ по служебнымъ дѣламъ двухъ чиновниковъ на дальній Востокъ…

— Дальній Востокъ? Это Сибирь? Ни за что!

— Мама, но вѣдь это только названіе и въ Сибири хорошіе люди живутъ. Я пробуду тамъ пять, много шесть мѣсяцевъ, подвинусь по службѣ, а главное вдали отъ Москвы слажу съ собою. Побѣжду себя. Мама, умоляю васъ! если вы меня немного любите, не откажите мнѣ. Когда я возвращусь — я буду весь вашъ и никогда васъ не оставлю.

Она сидѣла, глубоко задумавшись, потомъ встала и сказала, нѣжно цѣлуя его.

— Завтра, завтра. Я ужасно устала, и завтра мы переговоримъ обо всемъ этомъ окончательно.

Она перекрестила его, поцѣловала и ушла въ свою спальню.

На другой день рано поутру, часовъ въ девять, Серафима Павловна, одѣтая не въ трауръ, а въ хорошенькой шляпкѣ и манто, приказала привезти себѣ карету и выѣхала изъ дому; она велѣла везти себя въ часовню Иверской Божіей Матери и въ особенномъ благочестивомъ настроеніи бросилась передъ иконою, со слезами молилась, приложилась, вышла, опять перекрестилась, садясь въ карету, и отправилась къ Ракитинымъ. Она нашла все семейство за круглымъ чайнымъ столомъ; при входѣ ея всѣ встали и съ удивленіемъ окружили ее.

— Что такъ рано? сказала, цѣлуя ее, Зинаида Львовна: — я вижу однако по вашему лицу, что ничего непріятнаго не случилось.

— Ничего, надѣюсь, ничего, — сказала Серафима Павловна, — но я по важному дѣлу и желала бы переговорить съ вами наединѣ.

Зинаида Львовна повела гостью въ свой кабинетъ, но она обратилась къ Сидору Осиповичу и сказала ему такъ ласково, какъ въ продолженіе долгихъ лѣтъ не говорила съ нимъ:

— И вы тоже. Я желала бы говорить и съ вами.

— Какъ прикажете, — сказалъ онъ, немного удивленный, и пошелъ за нею.

Они вошли и сѣли. Серафима Павловна начала говорить съ волненіемъ:

— Я рѣшилась, помимо Сережи, не совѣтуясь ни съ кѣмъ, слѣдуя сердечному влеченію, открыть вамъ всю правду. Вчера Сережа объявилъ мнѣ, что хочетъ ѣхать въ Сибирь.

— Въ Сибирь! воскликнула съ горестью Зинаида Львовна.

— Искать богатства? спросилъ Ракитинъ: — Но оно не наживается вдругъ, а годами труда, и для этого надо оставить семью… васъ… Ужели онъ на это рѣшился?

— Онъ не ѣдетъ искать богатства, а бѣжитъ отъ своего чувства, надѣясь заглушитъ его. Онъ любитъ Соню, дочь вашу, но не можетъ, говоритъ онъ, подвергнуть себя подозрѣнію, что ищетъ руки богатой невѣсты.

Зинаида Львовна поблѣднѣла и потомъ вспыхнула.

— Милая Серафима Павловна, не отпускайте его въ Сибирь. Быть можетъ, онъ одумается и перемѣнитъ свой образъ мыслей.

— Онъ его не перемѣнитъ, я его знаю. Остается одно, взять его внезапно, силою, и я на это рѣшилась, если вы хотите помочь мнѣ. Вы, можетъ-быть, не знаете, — продолжала она, обращаясь къ одному Ракитину, — и тогда я обязана сказать вамъ, что за Сережу, и ваша жена подтвердитъ это, ибо ей это достовѣрно извѣстно, сватали молодую, красивую дѣвушку съ огромнымъ состояніемъ и знатнымъ именемъ, но онъ отказалъ наотрѣзъ, говоря, что не любитъ ее.

Ракитинъ взглянулъ на жену, она сдѣлала ему утвердительный знакъ головой.

— Я въ этомъ вижу новую черту благородства Сергѣя Антоновича, — сказалъ Ракитинъ. — Оно давно мнѣ извѣстно.

— Сережа вчера сказалъ мнѣ, что если бы у Сони ничего не было, то онъ давно бы искалъ руки ея. Если Соня согласна, и вы, ея родители, даете свое благословеніе, то я пріѣхала просить ея руки для моего сына.

Зинаида Львовна вся въ слезахъ бросилась обнимать Серафиму Павловну. Обѣ матери плакали. Ракитинъ былъ взволнованъ и, наконецъ, сказалъ:

— Моя дочь во всѣхъ отношеніяхъ достойна вашего сына; она и сердцемъ, и умомъ, и преданностью стоитъ высоко. Я не могу желать лучшаго зятя, какъ вашъ сынъ, но не могу, такъ сказать, навязывать ему дочь мою.

— Я прошу руки вашей Сони. Скажите мнѣ одно: вы согласны, или нѣтъ, и будетъ ли согласна Соня.

— Я, конечно, согласенъ, — сказалъ Ракитинъ, — но…

— Соня согласна, я знаю, — сказала твердо Зинаида Львовна, желая покончить этотъ вопросъ.

— Теперь позвольте мнѣ написать два слова къ сыну и пошлите эту записку.

Въ запискѣ было только три строки:

„По полученіи этой записки, немедленно, я тебѣ приказываю, пріѣзжай къ Ракитинымъ по очень важному, не терпящему отлагательства, случаю“.

Сережа былъ дома. Онъ удивился, перечиталъ записку два раза, взялъ шляпу и отправился къ Ракитинымъ. Онъ медленно вошелъ по лѣстницѣ, встрѣтилъ Ипполита и спросилъ у него:

— У васъ ничего особеннаго не случилось?

— Совершенно ничего, а что?

— Меня сюда вызвали, — сказалъ Сережа и пошелъ въ кабинетъ. Онъ нашелъ тамъ всѣхъ Ракитиныхъ; его мать сидѣла на диванѣ и держала въ рукахъ своихъ руку Сони, заплаканной и встревоженной. При входѣ Сережи, мать его встала и, не выпуская руки Сони изъ своей руки, сказала:

— Вотъ твоя невѣста. Я просила руки ея у ея родителей. Они согласны.

Соня робко протянула руку Сережѣ. Онъ, смущенный, растерянный, взялъ ее, поцѣловалъ, опустился на колѣни передъ своей матерью и спряталъ блѣдное, какъ мѣлъ, лицо свое въ ея колѣняхъ. Она цѣловала его въ голову и плакала, а другой рукой притянула къ себѣ Соню и соединила ихъ руки.

— Да благословитъ васъ Богъ! сказала она трепетнымъ голосомъ.

Тогда-то и слезы, и поцѣлуи, и объятія соединили двѣ семьи въ одну; Соня сіяла; Сережа, хотя и радостный, былъ смущенъ и потрясенъ до глубины души. Ракитинъ и жена его были въ восторгѣ.

Когда Сережа остался наединѣ съ невѣстой, онъ сказалъ ей:

— Милая моя, у меня есть до тебя просьба и требованіе. Я не могу и не долженъ оставить матери; она поручена мнѣ отцомъ, и, пока я живъ, я хочу жить съ нею. Въ моемъ домѣ за ней останется всегда первое мѣсто. Раздѣли мою любовь къ ней и никогда не ревнуй меня къ ней.