Елизавета Салиас-де-Турнемир - Сережа Боръ-Раменскiй

— Какъ поздно! сказала Зинаида Львовна. — А гдѣ же адмиралъ?

— Онъ всегда ложится въ 11 часовъ и давно ушелъ въ спальню. Я, конечно, видѣла, но виду не показала, а то бы всѣ разошлись. А теперь я провожу васъ. Вѣра! Соня ночевать будетъ въ твоей комнатѣ.

— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, мама! возопила Глаша. — Соня со мною, на моей постели, а я на диванѣ. Не иначе — иначе я не хочу!

— For shame! вскрикнула англичанка; но при всеобщей радости голосъ ея остался гласомъ въ пустынѣ.

На другой день рѣшили, что елка будетъ на третій день праздника, ибо Зинаида Львовна привезла съ собою два ящика и множество игрушекъ для дворовыхъ дѣтей своей и Боръ-Раменскихъ усадьбы.

— Я всегда, — сказала она, — собираю старыя игрушки у моихъ богатыхъ знакомыхъ; сломанныя Соня съ своими подругами чинитъ и клеитъ, а потомъ мы раздаемъ ихъ бѣднымъ дѣтямъ на елкѣ.

— Я думаю лучше имъ подарить что-либо необходимое, нужное.

— Мы это и дѣлаемъ, а игрушки въ придачу. Онѣ денегъ не стóятъ, а вотъ вы увидите завтра, какой восторгъ возбудятъ онѣ въ дѣтяхъ, которыя никогда еще игрушекъ не имѣли. Соня, я думаю, еще надо кое-что поправить, вѣдь ты не успѣла все починить.

— Я помогу, — сказалъ Ваня.

— И я! И я! Закричали Сережа и Глаша.

— Вы! чинить!.. протянула Вѣра съ презрѣніемъ. — Вы чините на свой манеръ.

— Какъ такъ?

— Вмѣсто починки сломаете?

— Ну, вотъ еще!

Въ девять часовъ утра Серафима Павловна вышла изъ своей комнаты нарядная, какъ бабочка лѣтомъ; на ней было какое-то чудное платье, совсѣмъ неопредѣленнаго цвѣта, съ иголочки, новое, и воздушный чепчикъ величиной съ булочку; этотъ миніатюрный уборъ, едва прикасался къ ея густой косѣ. Вскорѣ появились всѣ сполна, и Ракитины и Боръ-Раменскіе, — всѣ нарядные, всѣ счастливые; адмиралъ уже давно ждалъ всѣхъ въ гостиной; и онъ былъ въ мундирѣ и въ орденахъ. У подъѣзда ждали ихъ трое широкихъ саней; всѣ разсѣлись и отправились къ обѣднѣ. Послѣ обѣдни произошелъ полный сборъ живущихъ — за чайнымъ столомъ, въ залѣ, или какъ называла это Серафима Павловна: пріемъ. Веселая, нарядная, изящная, моложавая и еще очень красивая, она принимала гостепріимно и ласково женъ и дѣтей священника, діакона, управителей и двухъ купчихъ съ сосѣдней мельницы. Ея грація и радушіе очаровывали всѣхъ; она наставляла Вѣру и Глашу и приказывала имъ занимать и угощать дорогихъ гостей, она глазами указывала сыновьямъ, къ кому подойти и кого занять; дѣти охотно исполняли возложенное на нихъ и старались исполнить долгъ молодыхъ хозяевъ, помощниковъ матери. Столъ былъ уставленъ всякими кушаньями, чаемъ, кофе, шоколадомъ. Адмиралъ былъ веселъ, привѣтливъ, всѣхъ угощалъ и даже сошелъ внизъ съ обоими сыновьями, чтобы поздороваться съ дворнею, которой приготовленъ былъ внизу обильный завтракъ. Онъ каждому сказалъ привѣтливое слово и втягивалъ въ разговоръ сыновей, научая ихъ, какъ всякому сказать любезное, доброе слово. Онъ знакомилъ ихъ при каждомъ удобномъ случаѣ съ нуждами людей, которые ему служили, и приготовлялъ ихъ къ хозяйственной дѣятельности и къ умѣнью обласкать всякаго маленькаго человѣка. Онъ всѣхъ звалъ, черезъ два дня, на елку, и старыхъ, и зрѣлыхъ, и малыхъ, и всѣ съ великой радостью и поклонами принимали приглашеніе. Первая елка для служащихъ назначена была на третій день праздника, въ 5 часовъ вечера, а другая, для семьи, — на 4-й день, въ 9 часовъ вечера. Дѣти, разобравъ привезенныя Зинаидой Львовной игрушки, многія изъ которыхъ стоили когда-то большихъ денегъ но были изломаны избалованными богатыхъ родителей дѣтьми, чинили ихъ, какъ умѣли. Особенною ловкостію въ этомъ дѣлѣ отличилися Ваня и горничная Лиза, а особенною неумѣлостію Глаша и англичанка Сарра Филипповна, первая — по нетерпѣнію, а послѣдняя — по нелѣпости и неуклюжести, свойственнымъ ея націи. Не мало смѣху, не мало досады возбуждали въ семьѣ эти неудачныя попытки Глаши и Сарры. Хотятъ приклеить руку, — сломаютъ ногу, хотятъ придѣлать лапку, — отобьютъ носикъ у птички.

— Барышня! жалостливо восклицала Лиза, отдайте птичку; прелесть-то какая — а вы, того и гляди, ее изувѣчите.

— Она и такъ испорчена: одно крыло еле держится — говорила Глаша презрительно.

— Не мѣшайте, я все пришью, будетъ всѣмъ на диво. Такихъ, можно сказать, прелестей наши дѣти на мызѣ и во снѣ не видывали. Птичка-то не то золотомъ, не то лазурью отливаетъ. Одно слово: чудо!

Къ вечеру другого дня все было готово, но еще надо было убрать елку и надписать имена на подаркахъ, стараясь не обидѣть никого и всякому подарить по вкусу и по нуждѣ: кому платье, кому бѣлую душегрѣйку, кому платокъ и даже теплую обувь. Въ этомъ отношеніи барскія барыни Знаменскаго и Иртышевки оказались неоцѣненными совѣтницами. Онѣ знали всѣхъ коротко и могли указать на нужды и на желанія всякой женщины съ мызы.

Посреди освѣщенной ярко залы стоялъ большой столъ, изъ средины котораго выходила большая ель, вся горѣвшая свѣчами и блиставшая фольгою и золотыми орѣхами. На ней въ изобилiи висѣли красныя и золотистыя наливныя яблоки, изюмъ и въ яркихъ бумажкахъ конфеты и всевозможныхъ формъ пряники. Рыбы и птицы изъ пряника были привязаны къ ели разноцвѣтными лентами. Словомъ, елка, роскошно убранная, ярко освѣщенная, съ столами, на которыхъ были разложены всевозможнаго рода подарки, привлекла бы къ себѣ взоры избалованныхъ дѣтей; чѣмъ же она могла явиться для взоровъ деревенскихъ дѣтей съ мызы?

Пробило 5 часовъ. Адмиралъ сказалъ Сережѣ:

— Ты старшій, отворяй двери настежь, а ты, Ваня, смотри за порядкомъ. Сперва пусть входятъ дѣти.

Сережа растворилъ обѣ половинки двери, и толпа дѣтей, стоявшая за ними, не вдругъ двинулась съ мѣста. Дѣти стояли какъ вкопанныя, очарованныя блиставшей свѣчами, отягченной плодами и лакомствами елкой. Они жадно впились въ нее глазами и не двигались. Адмиралъ далъ имъ время налюбоваться и наконецъ сказалъ весело:

— Ну, дѣти! Маршъ, впередъ!

Робко подвинулись дѣти.

— Смѣлѣе идите, вотъ такъ; кушайте на здоровье — все ваше, только не спѣшите и ничего не обрывайте!

Но ребята, стыдясь и робѣя, обступили елку и не рѣшались прикоснуться къ ней. Тогда Ваня, а за нимъ всѣ дѣти стали бережно отвязывать пряники, плоды и конфеты и и одѣлять ими оторопѣвшихъ и глазѣвшихъ мальчиковъ и дѣвочекъ. Скоро однако дѣвочки ободрились и стали срывать сами фрукты и конфеты съ пылавшей сотней свѣчей елки. Когда же пошла раздача игрушекъ, то описать восторгъ ребятъ невозможно. Затѣйливыя игрушки богатыхъ дѣтей, хотя отчасти поломанныя и плохо починенныя, казались имъ и даже матерямъ ихъ драгоцѣнностями. Лающiя собаки съ настоящей шерстью, чудныя птички, крылья которыхъ были искусно составлены изъ настоящихъ перьевъ, бабочки изъ фольги, которыя качались, будто летѣли на тонкихъ, едва видныхъ каучуковыхъ шнуркахъ, и наконецъ паяцъ, плясавшій самъ собою, безъ посторонней помощи на натянутомъ шнуркѣ, казались имъ чудесами искусства. Матери отбирали у дѣтей чудесныя игрушки, и сами не могли налюбоваться и надивиться на нихъ. Вечеръ этот долженствовалъ навсегда остаться въ памяти и въ сердцѣ многочисленной дворни Знаменскаго и Иртышевки; правда, и прежде бывали елки, но не столь роскошныя, безъ игрушекъ для дѣтей, безъ разныхъ украшеній, привезенныхъ Ракитиными изъ Москвы. Когда же Зинаида Львовна и Соня стали одѣлять своихъ иртышевскихъ слугъ подарками, и за то же принялись за своихъ знаменскихъ Серафима Павловна и ея двѣ дочери, то восторгъ, вызванный игрушками, перешелъ въ умиленіе и чувство благодарности. Всякая женщина, молодая и старая, поняла, съ какимъ знаніемъ нуждъ ея, съ какою заботливостію выбраны были вещи, необходимыя для всякой изъ нихъ; онѣ поняли, что трата денегъ играла тутъ второстепенную роль, а на первомъ планѣ стояла забота о доставленіи служащимъ необходимаго или пріятнаго. Молодая получала то, что особенно могло порадовать ее, а старая то, что ей было необходимо. Въ числѣ подарковъ находились теплыя фуфайки, юбки для дѣтей, душегрѣйки для старухъ и кофты для молодыхъ, вязанныя Серафимой Павловной и ея дочерьми. Всѣ работы Серафимы Павловны отличались особеннымъ изяществомъ и вкусомъ; она никогда не могла окончить грубой работы или неизящной: ей доставляло двойное удовольствіе трудиться надъ красивою вещью.