Елизавета Салиас-де-Турнемир - Сережа Боръ-Раменскiй

— Прелесть! Прелесть! восклицала Зинаида Львовна, — и какая масса вязанья! Когда вы это успѣвали?

— Я весь годъ готовила эти подарки и больше по вечерамъ вязала; вечеромъ я въ пяльцахъ не шью. Вѣра помогала мнѣ. Вѣра хорошо вяжетъ. Вотъ ея работа.

Серафима Павловна приподняла косыночку изъ гаруса, голубую, тонкую, съ широкой каймой, цвѣта свѣтло-коричневаго.

— Слишкомъ тонко, — сказала Глаша презрительно, — сейчасъ прорвется.

— Что это, барышня, — возразила ей Маремьяна ключница, — развѣ такую чудную вещь можно носить; ею надо любоваться всякiй день, а надѣвать въ Рождество Христово да въ Свѣтлое Воскресенье. Пожалуйте ручку, поцѣлую ее: она же это вязала.

— Не я, не я, — сказала Глаша поспѣшно.

— Ужъ, конечно, не она, — поджтвердила Серафима Павловна. — Ея работы ужасны: и толсты и грубы, и вязаны вавилонами, стыдно смотрѣть. Не можетъ или не хочетъ выучиться оканчивать ряды ровно, навяжетъ и косо и криво. Ужъ Лиза измучится, поправляя, распуская, надвязывая. Такъ ли Лиза?

— Что жъ? я съ моимъ удовольствіемъ, — отвѣчала Лиза. — Обыкновенно, барышня безъ вниманія. Зачѣмъ имъ? Богъ всего далъ: прикажутъ, за нихъ другіе и свяжутъ.

— Ну нѣтъ, — сказала Зинаида Львовна, — по-моему, надо умѣть работать: во-первыхъ, это — дѣло женское, а во-вторыхъ, кто знаетъ?…

— To-есть что? спросила Серафима Павловна, недоумѣвая.

— Что насъ ждетъ въ будущемъ? Надо, по-моему, умѣть жить въ богатствѣ, умѣть жить и въ нуждѣ.

Серафима Павловна измѣнилась въ лицѣ и разсердилась.

— Ахъ, что это, — воскликнула она, — зачѣмъ вы бѣду на насъ накликаете? Сухо дерево! И Серафима Павловна схватилась рукою за столъ. — Вотъ ужъ не ждала этого отъ васъ. Къ счастію, — добавила она спокойнѣе и самодовольно, — что мой мужъ такъ богатъ, что нашимъ дѣтямъ достанется всякому не мало.

— Я думала не о васъ, а вообще, — сказала смущенная Зинаида Львовна. — Я часто вспоминаю и испытала превратности судьбы; я не могу забыть, что до замужества во многомъ нуждалась и вязала чулки себѣ и отцу моему.

— Зачѣмъ? спросила Серафима Павловна.

— Затѣмъ, что денегъ не было; дешевле связать чулки; дома самой, чѣмъ ихъ купить.

Серафима Павловна замолчала, но внутренно осудила свою пріятельницу. „И зачѣмъ она это разсказываетъ, — думала она, — женщина умная, а такту нѣтъ. Не стыдится, что была такъ бѣдна, и при всѣхъ такъ это и объявила.

— Какая умная и высокой души женщина, — думала въ ту же минуту адмиралъ, — говоритъ такъ просто о томъ, что была бѣдна. Знаетъ, что кичиться богатствомъ, стыдиться бѣдности одинаково низменно.

— Бѣдность и богатство, — сказалъ адмиралъ вслухъ, — дѣло случая. Нынче бѣденъ, завтра богатъ, — это колесо фортуны. Въ этомъ нѣтъ ни заслуги, ни стыда.

— Да, но богатыхъ уважаютъ, — сказала Серафима Павловна.

— Дураки уважаютъ за богатство! сказалъ адмиралъ рѣзко.

Серафима Павловна, видя неудовольствіе мужа, заговорила о другомъ. Но адмиралъ не хотѣлъ оставить разговора и продолжалъ, обратясь къ Глашѣ, которая смѣялась.

— Я бы желалъ, чтобы ты выучилась рукодѣльничать.

— Я вязать терпѣть не могу, — возразила Глаша; — меня заставили вязать эту кофту — ну, вотъ я и навязала!

— Стыдно, стыдно, — сказалъ ей отецъ съ укоромъ. — А гдѣ работы Вѣры и Сони? Я бы хотѣлъ полюбоваться.

Соня вся вспыхнула.

— Сониной работы нѣтъ, — сказала Глаша, торжествуя.

— Какъ же такъ? спросила Серафима Павловна.

— Такъ ужъ случилось, что моей работы нѣтъ здѣсь, — сказала Соня, — а зато вотъ Вѣрочкино дѣтское одѣяльце. Посмотрите, какъ красиво!

— Дѣйствительно, красиво, — сказалъ адмиралъ, взглянувъ на одѣяло, которое Соня передъ нимъ развернула. — Кому оно?

— Моему крестнику, — сказала Вѣра, — сыну нашего повара.

— Умница, — сказалъ ей отецъ ласково. — Теперь за раздачу подарковъ старикамъ и старухамъ. Пусть грамотныя дѣти отойдутъ направо. Хорошо. Теперь идите по ряду столовъ и читайте надписи и раздавайте кому что. Ваня наблюдай: иные плохо читаютъ писанное, чтобы не вышло путаницы. Сережа, помогай брату.

Разсказывать ли общую радость лицъ, получившихъ подарки, говоръ восхищенныхъ дворовыхъ, общее удовольствіе хохяевъ и ихъ московскихъ гостей; все это сливалось въ радостный гулъ. Всѣхъ привѣтливѣе и ласковѣе оказались Сережа, Ваня и Соня; Вѣра желала бы быть всѣмъ пріятной, но ея холодность и вялость мѣшали ей, а Глаша… но Глаша была очень себялюбива. Она веселилась, была довольна, но мало думала о другихъ. Не обладала она привлекательностію; она была умна, даже очень умна, но умъ безъ чувствительности и доброты, безъ доброжелательства и привѣтливости — даръ незавидный, даръ почти напрасный; блеститъ умъ безъ доброты, но не грѣетъ. Нe любила Глаша, повидимому, никого особенно, и никто особенно не любилъ ее!

А на другой день въ тотъ же часъ зажглась другая елка, разукрасилась и обставилась подарками. Самъ адмиралъ растворилъ дверь и сказалъ громко:

— Пожалуйте, милости просимъ, дорогіе гости!

Дорогіе гости были его родныя дѣти, Танюша, съ которой скоро познакомилась Соня Ракитина, Степанъ Михайловичъ и англичанка.

И они вошли не то степенно, не то робко, почти такъ, какъ входили вчера ребята съ мызы, но вскорѣ ихъ степенство смѣнилось радостію, и посыпались поцѣлуи, полились ласковыя рѣчи. Сережа и Ваня получили отъ отца серебряные красивые карманные часы, Вѣра золотые, Глаша золотую цѣпочку съ медаліономъ, въ которомъ находился портретъ матери, Танюша теплую и нарядную шубку, а Соня… Соня не вѣрила глазамъ своимъ: ей досталось бирюзовое сердечко, окруженное розами. Она расцѣловала адмирала и подбѣжала къ матери.

— Смотрите, мама, какая прелестная вещь!

— Не грѣшно вамъ, — сказала Зинаида Львовна съ укоризною. — Она дитя еще, а это вещь дорогая, старинная — и гдѣ вы могли купить такую?

— Развѣ я могъ знать, что Соня пріѣдетъ къ намъ на праздники. Меня изъ затрудненія вывела жена: она достала изъ своей сокровищницы (такъ звалъ адмиралъ шкатулку жены) эту вещицу и подарила мнѣ для Сони. Носи ее всегда и помни насъ обоихъ, — сказалъ адмиралъ Сонѣ съ ласкою въ голосѣ.

— Всегда буду носить и не промѣняю ни на какія драгоцѣнности, — воскликнула Соня.

— Но вы лишили Серафиму Павловну прелестной вещи, — сказала Зинаида Львовна, — а я знаю, она такъ любитъ и такой знатокъ во всякаго рода камняхъ и украшеніяхъ, что никогда , да никогда не даритъ вещей изъ своей шкатулки, а покупаетъ, если желаетъ подарить.

— Это правда, — сказала Серафима Павловна, — но для Сони… мнѣ не жаль.

— И не жалѣй, милая, авось и тебѣ понравится вотъ это взамѣнъ сердечка.

И адмиралъ подалъ женѣ бархатный голубой футляръ съ ея золотомъ вытѣсненнымъ вверху шифромъ.