Владимир Богораз - Собрание сочинений В. Г. Тана. Том восьмой. На родинѣ [Старая орфография]

«Онъ на каждомъ шагу чудилъ и забавлялъ гимназистовъ. Порывисто поворачивался, гримасничалъ. Онъ былъ очень красивъ собой, на урокахъ часто отходилъ въ уголъ или за классную доску, смотрѣлъ въ маленькое зеркальце, которое всегда носилъ съ собою; расчесывалъ роскошную русую бороду и улыбался себѣ въ зеркало. Странно держалъ себя и внѣ стѣнъ гимназіи; въ театрѣ, напримѣръ, его часто останавливали, такъ какъ онъ, сидя въ партерѣ, клалъ на полъ орѣхи, раздавливалъ ударомъ каблука и кушалъ. Бывали случаи, когда въ самомъ патетическомъ мѣстѣ драмы раздается трескъ. Это инспекторъ кушаетъ орѣхи. Кое-какъ его терпѣли до года. Послѣ него былъ назначенъ инспекторомъ А. Ѳ. Дьяконовъ».

Дьяконовъ, какъ сказано, былъ прообразъ «Человѣка въ футлярѣ». Въ этомъ Чеховскомъ разсказѣ много таганрогскаго колорита, вплоть до любимаго таганрогскаго ругательства: «Ступай къ чертям собачьимъ». Дьяконовъ былъ тщедушный человѣкъ, въ сѣромъ пальто и сѣрыхъ прюнелевыхъ ботинкахъ. Объ этомъ пальто въ низшихъ классахъ ходили легенды. Говорили, что въ его воротникъ вшита змѣиная кожа головою къ спинѣ, и что благодаря этому Дьяконовъ имѣетъ возможность видѣть сзади.

Таганрогъ — городъ жаркій и очень пыльный. Одно спасеніе въ старомъ саду. Но гимназистамъ позволялось оставаться въ саду только до девяти часовъ. Съ половины девятаго «человѣкъ въ футлярѣ» вынималъ изъ кармана часы въ чехольчикѣ и принимался шнырять по аллеямъ, разыскивая преступниковъ. Спрятаться отъ него нельзя было нигдѣ. Сейчасъ же отыщетъ, молча подведетъ къ фонарю, сунетъ подъ носъ часы и сдѣлаетъ жестъ рукою: — «Уходи, куда хочешь, или домой, или въ гимназію подъ арестъ».

Я приведу въ дополненіе нѣсколько новыхъ цитатъ изъ того же неистощимаго Филевскаго:

«Онъ былъ строгій службистъ, строгій къ себѣ самому и къ другимъ людямъ…»

«Молодыхъ учителей поучалъ и даже распекалъ съ большей смѣлостью, чѣмъ директоръ. Очень не любилъ молодыхъ либераловъ. Изъ его изреченій можно было бы составить огромный кодексъ морали…

Былъ однажды случай, что онъ ударилъ по физіономіи дерзкаго мальчика перваго класса… Онъ сказалъ директору: „Драться, конечно, не слѣдовало, ибо это незаконно. Но я побилъ, и не раскаиваюсь. Позвольте мнѣ отпускъ, я поѣду къ попечителю“. Онъ съѣздилъ къ попечителю, вернулся назадъ, и послѣдствій инцидента не было».

«Одно время онъ состоялъ старшиной клуба. Дамы во время баловъ потребовали его устраненія, хотя онъ и былъ кавалеръ , т. е. не женатъ, ибо онъ отпускалъ въ уборныя счетомъ пудру, булавки и мыло туалетное. Въ своей частной жизни онъ былъ аккуратенъ до скупости. Былъ большой юдофобъ (ну, разумѣется!..)».

У «человѣка въ футлярѣ» была одна слабость, которой Чеховъ не коснулся. Онъ страстно любилъ гонять голубей. Изъ-за его голубей я имѣлъ много непріятностей. Дѣло въ томъ, что мы жили рядомъ, крыша въ крышу, и я тоже водилъ голубей. Почти всѣ гимназисты низшихъ классовъ водили голубей. Многіе мѣщане и чиновники были тоже завзятыми голубятниками. У меня было паръ десять, у Дьяконова гораздо больше.

Голуби у нашихъ голубятниковъ бывали разные, турмана и волохатые и даже маленькіе египетскіе.

У Дьяконова былъ одинъ необыкновенный «ленчистый» голубь, весь бѣлый съ желтыми крыльями, въ сизыхъ подпалинахъ, въ «лентахъ». Этого голубя цѣнили въ пять рублей.

Послѣ обѣда возьмешь бывало палку съ тряпкой, намотанной на концѣ, взлѣзешь на крышу и начнешь голубей шугать. Глядишь, а Александръ Ѳедоровичъ тоже лѣзетъ на крышу рядомъ и погонялка въ рукахъ, но онъ машетъ этой погонялкой не на голубей, а на меня.

— Слѣзь, шибеникъ, слѣзь! Зачѣмъ моихъ голубей пугаешь?

Нечего дѣлать, слѣзешь и сидишь на сѣновалѣ, ждешь, пока онъ перестанетъ. Четверть часа, полчаса. А онъ все шугаетъ: шу, шу! и какъ-то особенно тонко ржетъ отъ удовольствія.

Вотъ и не у терпишь и поднимешься тихонько на крышу съ другой стороны, авось, не увидитъ. Но глазъ у инспектора зоркій.

— Слѣзь сейчасъ, иди уроки учить. Директору скажу…

Поневолѣ приходилось гонять голубей по утрамъ и опаздывать на уроки.

Эта карьера длилась болѣе сорока лѣтъ и закончилась очень характерно, хотя и не столь трагически, какъ въ разсказѣ Чехова.

«Пріѣхалъ попечитель Сольскій, — продолжаетъ П. П. Филевскій, — и выразилъ неудовольствіе по поводу совершенныхъ мелочей, даже непредусмотрѣнныхъ уставомъ. На другое утро Дьяконовъ явился въ гимназію и сказалъ: „Я служу, какъ требуетъ законъ. Иначе служить не могу“. И подалъ прошеніе объ отставкѣ».

Къ этой характеристикѣ послѣ Чеховскаго разсказа, кажется, нечего прибавлять. Нелицепріятная жизнь, однако, нашла новую и неожиданную черту.

Дьяконовъ умеръ холостымъ и послѣ смерти своей оставилъ два дома подъ училища, а 75 тысячъ рублей въ пользу бѣднѣйшихъ учителей (городскихъ и народныхъ), на выдачу пособій и стипендій. Благодарные учителя поставили ему памятникъ. Теперь покойнаго Дьяконова въ Таганрогѣ иначе не называютъ, какъ «свѣтлая личность».

Не знаю, имѣлъ ли Антонъ Павловичъ Чеховъ случай узнать этотъ неожиданный эпилогъ своего прекраснаго разсказа. Я думаю, онъ бы доставилъ ему рѣдкое удовольствіе убѣдиться наглядно, что жизнь лучше беллетристики, даже талантливой.

Несмотря на эту позднѣйшую поправку, таганрогская гимназія, въ сущности, представляла арестантскія роты особаго рода. То былъ исправительный батальонъ, только съ замѣною палокъ и розогъ греческими и латинскими экстемпораліями, «не храмъ науки, а управа благочинія», — по выраженію Чехова, — «съ кислымъ запахомъ, какъ въ полицейской будкѣ». Люди чуть повыше этого арестантскаго уровня отсѣкались безпощадно, вытѣснялись, какъ масло изъ воды.

По словамъ Филевскаго, учитель Бѣлавинъ былъ переведенъ за либерализмъ, также и Караманъ, молодой, энергичный, ушелъ, не поладивъ съ директоромъ.

Я помню молодого учителя исторіи, Логинова. Онъ пробовалъ читать исторію несогласно съ учебникомъ Иловайскаго и сперва заинтересовалъ всѣ классы, но скоро наткнулся на директора и программу. Послѣ того онъ впалъ въ уныніе и запилъ.

По словамъ Филевскаго, онъ возненавидѣлъ гимназію и говорилъ, что съ отвращеніемъ открываетъ дверь въ нее. Въ концѣ концовъ, онъ былъ разбитъ параличемъ и умеръ въ больницѣ.

В. Д. Старовъ, учитель латинскаго языка, былъ человѣкъ доброй души и обращался съ учениками по-человѣчески. Помню, въ одномъ классѣ проворный ученикъ затѣялъ финансовую операцію процентнаго характера. Владиміръ Дмитричъ узналъ объ этомъ и на другой день сдѣлалъ классу внушеніе, очень мягко и не называя именъ. Слова его, однако, произвели такое впечатлѣніе, что процентная операція немедленно прекратилась, и юный финансистъ подвергся бойкоту товарищей.