Николай Успенский - Егорка-пастух [Повесть]

Судьи все молчали. Писарь скрипел пером. Старшина, сидя в креслах, поглаживал бороду. Наконец он заговорил:

— Положим, что ты запивал… Это дело не наше! там валандайся с сватами сколько знаешь… А вот насчет петуха-то, малый, дело наплевать…

— Ведь я, Захар Петрович, сказал тебе: петух дело пустое! Это я у этой страсти сбрехал…

— Сбрехать-то сбрехал, — подхватил старшина, — а ты небойсь слыхал пословицу: слово не воробей, а вылетит, не поймаешь: тебе бы не нужно этих речей и говорить; пришел, попил сабе, покалякал… Вышло дело — так, а не вышло, насилук мил не будешь. А то иде беседа, а ты сейчас красного кочета…

— Что ж, Захар Петрович! — воскликнул Егор, — я спокаялся тебе… вгорячах слово сказал… а насчет чтобы, тоись того… не приведи бог лихому лиходею этакими делами займаться… спроста сказал, ей же богу! девка очень пондравилась…

— Слухай, Егор! — сказал старшина, — коли ты молвил, стало быть, у тебя на уме лихое было!..

— Вот те лопни мои глаза, провались я сквозь землю, чтобы что-нибудь было такое… кабысь одно маненько взяло: нечем взять, наше дело бедное, она и сорвись с языка… А чтобы насчет настоящего… Я нехай век по чужим углам буду биться, а на это дело николи не соглашусь…

— Ну, что ж? — объявил старшина, — допрос снят. Будет с тебя! Сторож! отведи его!..

Пастуха вывели. Краюхин выступил вперед и объявил:

— Захар Петрович! Я у трех мировых… Усе поряшили, что за ентакие дела хвалить не следует… Только им нельзя с Егоркой справиться, потому они судят промеж господ. Будь ваша милость! Засади его в острог! незымь его подумает, как кочетов подпускать…

— Разбярем, разбярем, это дело наше! — сказал старшина и обратился к свидетелям: — Вы были на запое, когда Егорка бушевал?

— Что ж, Захар Петрович, — проговорили мужики, — мы не отрякаемся… только мы не с тем пришли, чтоб бушевать…

— Ну, как же дело было?

— Это, значит, пришли мы, — заговорил один, — сели за стол как следствует, поели студень… Подали хлёбово… Знамо дело, выпили по стаканчику, — девка и закандрычься… хлёбово похлебали, побалакали, откуда ни навернись — Егорка. И начал бушевать: мы ально ужахнулись… И пошла промежду нас нескладица… А он и начал тращать: «Мотри! говорит, коли не будет по-моему, вся деревня слетит!»

— Что ж, так было, как Федот показывая? — спросил старшина остальных свидетелей.

— Точно так, Захар Петрович: пастух кричал благим матом, хоть бяги вон из избы…

— Ну, ступайте теперь, — сказал старшина мужикам, — мы разберем без вас. Посидите в избе…

Мужики вышли. В правлении оставались одни судьи и старшина с писарем.

— Что ж, старички, — начал старшина, — как дело-то порешим?

— Говори! — сказал один судья другому.

— Говори ты!

— Что ж, — подтвердил старшина, — как думаешь, так и говори!

— Вон Федосеич что скажет? Он кабысь постарше нас…

— Ай я один у миру! — возразил седой старичок, закладывая одну руку за пазуху, другую опуская в карман, — по мне, как мир, так и я…

— Федосеич! — воскликнул один рябой высокий мужик в худом армяке, — ты все-таки мужик пожилой, ну, значит, пчел имеешь… и с тобой всякое бывало на веку… Ты, примерно, как знаешь, так и говори… А то вон, пожалуй, спроси Фильку: он сбреша такую оказию, сам не рад будешь!

— Что ж такое знача? — заговорил приземистый мужик с рожей на щеке, — аль меня на смех призвали? Мы тут усе ровны… Что он судья, что я судья… Разя у него больше моего в голове?

— Стой! стой! тут не место! — прервал старшина, — это вот кончим дело, тогда кричи, сколько влезя!.. Ну, что ж, судьи? как порешим?

— Вот наперва, что скажет Федосеич, послухаем…

Федосеич кашлянул, посмотрел в пол и заговорил:

— У нас спокон веку не слыхано таких делов… У нас, бывало, ребята валяются на полатях аль на сене — и не знают, кого мы запиваем… Принесешь платок от невесты, швырнешь ему… платок красный, ну, знамо, парень и рад… никаких пустяков не было! А это вот нонешние ребята маненько стали из послухания выходить… Займаться чем не следует… вестимо баловство!.. не смысляны… худа-то не видали!.. Егорку, что говорить! хвалить нечего… Да ведь он признался при всем суду, что пошутил… Отрастку дать ему следует, чтобы упережь не выдумывал чего не надо… Что ж налегать-то на него! Я слышал, управитель его расчел за эвти дела-то…

— Как же! — подхватил рябой мужик, вставая и размахивая руками, — ён, братец ты мой, приходя к управителю, а тот ему говорит: «Ты что там наделал? какую деревню хотел спалить? Нам таких негодяев держать в имении не приходится… получи расчет и убирайся с богом…»

— Вот что, ребятушки, — объявил богатый мужик с черной окладистой бородой, — слухал я, слухал ваши добрые речи и ничего не говорил… По-моему я так полагаю: Егор парень молодой, допереж за ним мы ничего плохого не видали… А что дюже он зазарился на девку… и наболтал неведомо что… Глуп еще! Кабы он семьей жил… поучить некому… с мальства по чужим углам ходил… господь с им! довольно с него, что неделю отсидел в чижовке за одно слово! Незымь идет, куда хочет! Ежели мы его будем казнить, он остервянится… Его в волости не продержишь… А вы, господа честные, решайте дело по-божьи.

— На это я тебе скажу вот что, Алистрат Мокеич, — возразил старшина, — ежили он остервянится, ты говоришь, так у нас, братец ты мой, Сибирь не почата! На каторжную работу друга милого спровадят!.. Забудет пустяками займаться…

— У Сибирь, — обратившись к старшине, подхватил плотный, с добродушным лицом мужик, подпоясанный веревкой, — у Сибирь тоже миром ссылают! ежели мы не пустим, никто не моге его тронуть! Что, Ваньку Ерохина сослали? Небойсь у мира спросили… ан шиш!.. а он остепенился да мужик-то стал за мое почтенство! хоть куда! И семья, значит, за ним пропала… Уробел — еще смирней стал жить…

— Да опять и то сказать, — заметил тощий, с реденькой бородкой мужичок, — ведь он девку-то еще не перебил, от Краюхина она не ушла… Что ж его неволить-то? Он один сын у отца и есть… отец чуть не по миру ходит… Сгидай его голова! Пустим его!..

— Балакали, балакали!.. — начал старшина, облокотившись на стол, — а все дело плохо… Ежели мы тепереча будем всякого прощать, тогда на белом свету житья не будет! А по-моему, братцы, потакать — только баловать!.. Опять что ж нас начальство на смех, что ль, сюда посадило? У вас, скажет, законы под носом, а вы ничего не видите? Евсигнеич! — обратился старшина к писарю, — покажи-ко им статью…

Писарь с пером за ухом поднялся и объявил судьям, прикладывая к своей груди правую руку:

— Ежели мы тому и другому будем прощать, тогда, следовательно, будут большие поджоги и разбои… Как я называюсь писарь, — и не что иное, как наемный, а вы избранные и принявши присягу должны судить по закону, — не щадить ни отца, ни мать!.. Я как постоянно нахожусь при правах (писарь указал на письменный стол) и обязан вам давать знать, то я отвечаю и решаюсь своей головой..! Но потому что с нас, с писарей, мировой посредник [10] Мировой посредник — после крестьянской реформы 1861 года чиновник, назначавшийся на эту должность губернатором; решал спорные вопросы взаимоотношений крестьян и помещиков; имел право подвергать крестьян штрафу, аресту, наказанию розгами. спрашивает и приказывает смотреть больше в права, то я не сам из себя говорю… А пастух подвергнут по доказательству уголовному.