Людмила Шаховская - Жребий брошен

И они преуспели бы в этом, если бы соединились, как римляне, под главенством одного могучего вождя, но этому помешали злополучные вопросы многочисленных претендентов: «Почему другой, а не я – лучший?»

Амбриорикс по своей доблести и знатности справедливо считал себя имеющим все права на сан верховного главы всех вергобретов в Галлии. Покинув свое таинственное убежище, он разослал гонцов к вождям с призывом восстать против завоевателей. Ответом могучему старцу было радостное согласие почти всех племен. Только ремы, седуны и часть эдуев с Дивитиаком во главе остались верны Цезарю.

В Ардуэнском лесу около могилы Бренна, где Маб и Адэлла обреклись друг другу, Амбриорикс назначил общий съезд вождей в конце марта.

Был ясный, холодный вечер; сильно подморозило. Яркий закат солнца освещал живописную толпу из нескольких сотен дикарей, собравшихся на поляне. Глубокий снег лежал в лесу; только высокий могильный курган чернел, уже открытый дневной оттепелью. На этом кургане был подготовлен из толстых дубовых бревен вперемежку с хворостом и соломой небольшой костер величиной и формой похожий на обыкновенный стол.

Курган Бренна, как и другие многие такие могилы, служил галлам также и святилищем для принесения жертв, и лобным местом для ораторов, желающих высказывать свое мнение. На кургане, облокотившись на сложенные для костра дрова, стояли верховный друид Кадмар и Амбриорикс. По склону разместились стоя и сидя младшие друиды со священными арфами и жертвенной посудой. Вся поляна была занята главнейшими мятежниками, важно сидевшими на пнях и бревнах. Сзади них стояли воины и женщины. Вдали, на другой поляне, пылало несколько костров, разложенных для приготовления пищи; там суетились рабы, старухи и дети, подготавливая пир.

На верховном друиде была длинная белая одежда с золотым поясом и такое же покрывало, укрепленное на голове дубовым венком, лишенным листьев ввиду времени года; у пояса его сверкал привешенный без ножен золотой жреческий нож, острый, короткий, слегка искривленный, не предназначенный для нанесения смертельных ран, потому что у галлов считалось дурной приметой, если жертва умирала раньше ее сожжения; как бы они ни мучили обреченное существо – умирать оно должно было от огня, непременно будучи живым.

Амбриорикс нарядился в серебряный панцирь, подаренный ему Цезарем; под ним была надета римская туника из красного сукна, вышитая золотом, а под нею – меховые шаровары, заправленные в римские сапоги с серебряными поножами и шпорами. Плечи старика укрывал красный плащ, похожий на императорский, а на голове его красовался шлем, богато украшенный золотом и перьями. Длинный меч Амбриорикса, висевший на перевязи с правой стороны, также был римский. Из-под шлема вдоль спины струилась масса седых волос – длинных и нечесаных – а грудь старика почти до пояса укрывала борода.

Дикари, зная патриотизм Амбриорикса, удивленно глядели на его полуримский костюм; особенно не нравился им императорский плащ, как намек на претензию быть властелином над всеми. Галлы никак не могли понять, что бывают времена, когда ради общего блага надо забыть благо личное и подчинить свою гордость воле единственного человека, способного довести до конца начатое дело. Они перешептывались между собой, недовольные не только костюмом героя, но даже и его желанием говорить прежде всех.

Камулоген, вергобрет авлерков, девяностолетний старец, угрюмо ворчал сам себе под нос о новшествах на римский лад, вводимых Амбриориксом в приемы битвы, никак не соглашаясь с его мнением о пользе этих улучшений. Несколько других стариков вторило ему таким же ворчанием.

Рядом с этой группой сидели, обнявшись, два друга сольдурия, Эпазнакт-арверн и Коммий-атребат – оба молодые и очень веселые. Они шепотом подсмеивались над стариками, которые напрасно стараются вернуть старину невозвратную, подсмеивались и над тремя товарищами, сидевшими с другой стороны, подле другой группы стариков.

Этими последними были Верцингеторикс-арверн, Луктерий-кадурк и Драннес-сенон. Эпазнакт по временам бросал на эту группу не только насмешливые, но и злобные взоры. В груди его кипела жажда мести за все, что его самолюбие терпело от этих гордецов. К самолюбию примешивалось воспоминание о синеокой Амарти, давно любимой им, – об Амарти, которой Эпазнакт не смел признаться в любви как человек, служащий всей родне мишенью для насмешек за легкомысленную непоседливость.

Луктерий через десять лет после похищения жены Котты изменился до того, что никто из римских знакомых не узнал бы его теперь. Это был вполне дикарь по наружности, только лукавее и изобретательнее всех дикарей как ученик коварной Фульвии и других римлян, с которыми познакомился в неволе. Цивилизация испортила его до последней степени. Холодный к страданиям всех, горячо заботящийся лишь о самом себе, гордый в одних случаях и льстивый в других, Луктерий находил мнения Амбриорикса и его тактику хорошими, но мечтал тайком о загребании жара его руками в свою пользу, то есть хотел свергнуть старика-героя и занять его место, лишь только тот приведет войско в организованный вид, а дело восстания – в порядок. Он коварно шептал на ухо своему сольдурию Верцингеториксу, что тому следует быть объединителем Галлии, а сам уже замышлял при удаче этого плана выдать друга римлянам, чтобы сделаться его преемником. Коварный кадурк понимал, что без посредства сольдурия отнять власть у всеми уважаемого Амбриорикса представлялось невозможным – никто не признает верховным правителем человека, которому когда-то изрезали платье в совете, если ему не передаст эту власть другой, более достойный преемник старика. Верцингеторикс же как истый дикарь верил своему сольдурию, не считая того способным к нарушению их кровной клятвы в дружбе.

Драннес был вроде umbra при Луктерии; он во всем поддакивал последнему, будучи человеком не очень знатным, лишь обласканным этим хитрецом.

Эпазнакт не знал, о чем они говорят; он злился на них, поскольку испытывал это чувство всякий раз, когда судьба сводила его с ними. Эти люди были ненавидимы им за то, что не хотели дружить с ним, а также потому, что жестоко обидели синеокую Амарти.

Друг Эпазнакта Коммий-атребат остался в истории личностью, вызывающей презрительную улыбку. Всю жизнь этот человек мыкался с места на место, не отдавая прочно своих симпатий никому. Он клялся и римлянам, и Амбриориксу, клялся всегда искренне, но вскоре, точно так же искренне, изменял. Эпазнакта тянула к римлянам Амарти, которую он любил, но его друга ровно ничто никуда не тянуло, кроме настроения данной минуты. Эпазнакт присоединился к заговору с целью продать его тайны римлянам за синеокую Амарти, но Коммий вступил в ряды мятежников без всякой цели – просто потому что захотел.