Аркадий Аверченко - Собрание сочинений в 13 томах. Том 6. О маленьких-для больших

— Вы танцуете, как гионгну! Ваши глазки — настоящие пети!..

Этого не следует делать.

Ибо, пети означает западная собака, а гионгну — презренный раб.

(Автор в этом месте надеется, что его осведомленность вызовет изумление благосклонных читателей)…

Турки, впрочем, тоже мастера ругаться, и в отместку за китайские оскорбления называют всех европейцев — гяурами.

Но европеец справедливо рассуждает, что от «слова не станется» и, поэтому, не обижаясь, постепенно захватывает турецкие концессии и таможенные льготы.

Впервые свою прыть турки показали, когда еще их называли не турками, а сельджуками.

Откуда произошло слово сельджук — неизвестно. Мы пробовали даже разбивать его на составные части, но кроме бессмысленной сельди и жука ничего не получалось.

Мы думаем, что это слово придумано турками в качестве псевдонима — лишь бы как-нибудь потихоньку пробраться в Европу.

А пробравшись, турки сразу сбросили с себя личину псевдонима и, цинично захохотав, объявили:

— А мы вовсе турки, а не сельджуки… Что, взяли, голубчики? А подать сюда Тяпкина-Ляпкина!

И устроили ряд скандалов.

Поведение турок в Европе было ниже всякой критики — они завоевывали все, что подвертывалось под руку.

Первым и самым знаменитым их полководцем-победителем был Отман или Осман. Турки так обрадовались умному человеку, вынырнувшему среди них, что не знали даже, как его и называть — Отманом или Османом. Называли и так, и этак, — благо тот откликался.

Впоследствии, образуя свою империю (тоже хотели, как у людей!), турки назвали ее Оттоманскою, а себя османлисами. Тут-то два имячка и пригодились!

Сына Отмана называли попросту Аркан.

Даже не каламбуря, можно сказать, что в то время вся новоиспеченная Оттоманская Империя только Арканом и держалась. Все упования были на Аркане, и он оправдал их: сочинил войско — янычар.

Приготовление янычар происходило по простому шаблону: выискивали семью христиан; матери и отцу перерезывали горло, а мальчишку-сына забирали в янычары. Не имея ни отца, ни матери, мальчишка получал отвратительное воспитание, что от янычара и требовалось.

Получив воспитание, такой отпетый мальчишка мог по приказанию начальника сделать, что угодно, памятуя, что терять нечего — отец не высечет и мать не оставит без сладкого.

С этими безобразниками турки сделали много завоеваний, хотя янычар было всего 12.000-20.000 человек.

Пропустив незначительного Солимана, отметим его брата Амурата I, о котором историк Коллас говорит:

«Этот государь был мужественным, но в то же время невежественным до такой степени, что на государственных бумагах, вместо подписи, прикладывал свою руку, обмокнутую в чернила».

Облизывал ли он потом, подобно приготовишке, свою руку — историк не говорит, но что обмениваться с ним рукопожатием не было больших охотников — так это верно.

И подделать такую подпись ничего не стоило. Только безрукие не решались на это.

О преемнике Амурата, Баязете, историк говорит просто:

«Баязет начал с удушения своего брата, чем подал пример, которому преемники следуют до наших дней».

Впрочем, Баязет нашел на себя палку, на него напал Тимур, взял его в плен, и по словам того же историка «как утверждали одни — обращался с ним великодушно, а по словам других — возил его с собою заключенным в железную клетку».

Мы думаем, что здесь противоречие только кажущееся: просто первая категория историков была настолько неизбалованной, что и железная клетка казалась им верхом великодушия и комфорта.

Все 15-е столетие Оттоманы только и делали, что воевали с кем попало. Мирная жизнь была им несвойственна.

Был, впрочем, султан Магомет II (1451–1481), который любил искусство, но любил он его как-то странно: когда итальянский художник Беллини писал картину «Усекновение главы Иоанна-Крестителя», то Магомет П собственноручно отрезал голову одному невольнику, чтобы дать возможность художнику видеть конвульсивные сокращения мускулов. Магомет даже не обратил по своей недалекости внимания на то, что в данном случае интересы искусства и невольника резко разошлись…

Кроме искусства Магомет увлекался пинкертоновщиной и сыском, но тоже налагал на это занятие печать своеобразности: приказал однажды распороть животы 14 пажам, ради того лишь, чтобы узнать, кто из них съел дыню. Очевидно, первые тринадцать оказались пустыми, невинными и только четырнадцатый понес тяжкую кару за сластолюбие.

Тот же Магомет не нравившихся ему людей приказывал распиливать (?) надвое, будучи справедливо уверен, что эти люди, умножаясь в количестве, теряли в качестве.

Вообще, о таком негодяе автор больше не хочет писать. Необходимо только упомянуть, что это именно он отнял Константинополь у греков и устроил им такую резню, что «янычарам надоело резать несопротивляющееся население».

Можно вообразить, что это было, если даже трудолюбивым «янычарам надоело».

Родственник Магомета II, Селим I, был юношей с богатыми задатками: чтобы облегчить себе вступление на престол, он «зарезал пятерых племянников и двух братьев». За это современники прозвали его Непреклонным.

Очевидно, мало было слов в арсенале современников, если они не могли подобрать словечка, более подходящего…

Селима сменил Солиман, который был столь воинственным, что даже во сне размахивал кулаками, задевая любимую жену.

Дрался он с кем только можно и, истощенный войнами, не мог дожить до нашего времени, что удалось нам — мирным, уравновешенным людям.

После этого Солимана пошли уже повторения, оттиски прежних могущественных оригиналов: Селим II, Амурат III, Амурат IV, Магомет IV, Солиман II — все мелкота, ничем особым не выделившаяся. Пытались, конечно, тоже вести воинственный образ жизни, но это было уже не то. Как говорит простодушный историк того времени — «у них была кишка тонка».

Жили скучно, грязно, ели баранину вместо вилок руками, а руки потом вытирали взамен салфеток об голову, нося, так сказать, с собой на территории между руками и головой весь столовый прибор… Таким образом, со времен Амурата I, турецкая рука претерпела эволюцию от — письменного до столового прибора.

Среди этих султанов, как оазис в пустыне, блеснул только один Ахмет III: вступив на престол, он приказал утопить 15000 янычар. Эта реформа доставила ему уважение многих.

Около того же времени в истории обрисовался силуэт одного короля, которого справедливо можно было охарактеризовать словами распространенной поговорки:

— Погиб, как швед под Полтавой.

Ни к кому другому, так, как к нему — не была применима эта поговорка.

Этот человек был — Карл XII, разбитый Петром Великим под Полтавой и бежавший в Турцию.