Аркадий Аверченко - Собрание сочинений в 13 т. т. 9. Позолоченные пилюли

Составление, подготовка текста и комментарии С.С. Никоненко

На фронтисписе Аркадий Аверченко. Петербург, 1914. Фотоателье Карла Буллы

Однажды я поймал жулика.

Это был очень дурной, нехороший человек.

Свойства его натуры так и сквозили наружу, как огонек свечи сквозь заклеенные цветной бумагой окна игрушечного гипсового домика…

Начать хотя бы с того, что поймал я его ночью у себя в спальне, куда он забрался с явно выраженным намерением обокрасть меня. Скажу больше: изловил я его в тот самый момент, как он сунул в карман мои золотые часы и уже принялся за прилежное обшаривание карманов моего, висевшего на спинке стула пиджака.

Я схватил его за горло, тряхнул так, что пуговицы его костюма посыпались в разные стороны, и вслед затем бросил его в кресло.

— Ах ты, негодяй! — возмущенно вскричал я. — Узнаешь ты, как воровать. Эй, люди! Ко мне!

Людей было немного: всего одна моя горничная.

Я послал ее за дворником и полицией, а пока, так как не люблю оставаться бездеятельным, принялся отделывать вора на обе корки.

— Ну и жулик же ты! Ну и дрянь же ты, братец! Будешь ты знать, как в чужие квартиры по ночам забираться… Есть тебе нечего, что ли? А ну, покажи свои карманы… Это что? Кошелек? Сколько тут? 50 рублей? Какое хамство! Имеешь деньги и лезешь воровать. Вот за то, что ты такой корыстолюбивый — я конфискую твои деньги. Пусть это будет тебе наказанием. Сиди! А то так стулом по голове трахну, что глаза на лоб вылезут.

Я его ругал за все: за то, что он испортил хороший французский замок в передней, за то, что он разбудил меня среди ночи, за то, что в борьбе он уронил мои золотые часы и они, наверное, уже испортились — за многое я его ругал.

Он же, чувствуя себя виноватым, молчал и даже не оправдывался.

— Знаешь ли ты, что тебе в тюрьме придется сидеть?

— Чего ж там не знать? На такое дело шел.

— Значит, ты сознаешься, что хотел меня обокрасть?

— Господи! — обиделся он. — С часами в руках поймал меня да еще спрашивает.

Я помолчал. Тема разговора будто бы иссякла.

— А я тебе твоих денег-то не отдам.

— Ваше дело.

— Неужели тебе не жалко?

Он пожал плечами.

— Недорого достались, не больно жаль.

Снова молчали.

— Да-а, брат. Значит, и выходит, что ты вор. Жулик. Вот назови я так другого, порядочного человека, — да ведь он меня со свету сживет за эту клевету, за оскорбление… А ты, накось: я тебя называю вором, жуликом, а ты должен молчать. В суд, брат, меня за это не потащишь.

— Я не обижаюсь, — кротко улыбнулся он.

— Еще бы ты обиделся. Курам на смех было бы. Раз ты действительно вор, так уж тут, брат, не поспоришь.

Он во всем со мной соглашался, этот покладистый человек.

Скоро пришел дворник и повел его в участок.

Недавно я чрезвычайно удивился:

— Почему нет масла? Где спички? Где сахар?

Хор голосов согласно отвечал мне:

— Банки спрятали.

— Как так спрятали? Почему спрятали?

— Очень просто: они разные товары прячут.

— Да что они сумасшедшие, что ли — банки ваши. Разве товар можно прятать? Ведь от этого самому же себе убыток. Товар продавать надо, а не прятать.

— Много вы понимаете! — возразили все хором. — Это для банков очень выгодно: они скупают товары по нормальной цене, потом прячут и достигают того, что на рынке этого товара нет. Начинается повышение цены. А когда цены взвинчены — банки начинают постепенно выпускать товар на рынок.

— Послушайте — возмутился я. — Но ведь это же подлость.

Все засмеялись.

— Дитя.

— Это форменное жульничество!

— Америку открыл.

— Грабеж среди бела дня!

— С луны свалился.

Я вспомнил своего ночного жулика, которого я так припер к стене, и сказал угрожающе:

— Хорошо же! Узнают у меня банки, как жульничать!

— Куда вы?

— В банк. Я сорву с них маски.

Снаружи это было внушительное, монументальное здание. Мрамор, бронза, скульптурные украшения.

— Хорошо нынче мошенники живут, — с горечью прошептал я. — Но, однако, постойте, голубчики.

Я энергично прошел через огромный зеркального стекла турникет и, подойдя к швейцару, в упор спросил его (нужно всегда начинать снизу и ошеломлять неожиданными вопросами):

— Где спички?

Он полез в карман, вынул коробку спичек и протянул ее мне.

— И это все? — ехидно спросил я. — И вы серьезно думаете этим отделаться? Не на такого напали, голубчик! Где сахар?

— Какой сахар? — притворился удивленным швейцар.

— Какой? Такой. Который вы спрятали. Ну, куда спрятали, признавайтесь.

Я заглянул под лестницу, бросил быстрый взгляд за дверь — нигде не было и следов сахара.

— Вам, собственно, что угодно? — спросил швейцар.

Я с достоинством ответил:

— Мне нужно выяснить некоторые стороны деятельности вашего банка.

Эта хитрая бестия прикинулась совершенно ничего не понимающей.

— Пожалуйте в банк. Там скажут, что нужно.

— Еще бы они не сказали, — пробормотал я, взбегая по лестнице. — Припру к стене, так скажут.

… Благообразный чиновник склонил ко мне розовое ухо.

— Послушайте, господин, — укоризненно спросил я. — Вы чем это тут занимаетесь?

— Онкольные счета, — отвечал он. — А вам что угодно?

— Нет, это не такой; это не тот, — подумал я, подходя к следующему.

«Ошеломлю его».

— Много у вас масла спрятано?

— Чего-с? Я по инкассо векселей, — приветливо отвечал он.

— Это тоже не то. А где у вас ответственное лицо по маслу и по спичкам?

— Не могу вам сказать. Да тут около каждого служащего табличка выставлена. Вы по табличкам посмотрите…

Долго я бродил, огорченный, от таблички к табличке. Эти мошенники замаскировали свою преступную деятельность так, что не за что было зацепиться: «оплата переводов», «личные счета», «текущий счет», «вексельная касса» — все это имело очень невинный вид.

— Кто у вас главный тут? — спросил я розового старика.

— Господин директор. Вон его кабинет.

— Мужайся, брат, — прошептал я сам себе. Ты сейчас входишь в логовище самого главного, самого страшного грабителя. В случае чего, постарайся подороже продать свою жизнь.

Я ворвался в кабинет — и остановился на пороге разочарованный.

Навстречу мне поднялся полный пожилой господин с озабоченным лицом и торопливо спросил:

— Что угодно? Только поскорее, я тороплюсь на биржу.

Не было ни в нем, ни в его кабинете, ничего мрачного и зловещего.

Но я решил идти до конца. Подошел к нему вплотную и многозначительно шепнул: