Аркадий Аверченко - Собрание сочинений в 13 т. т. 9. Позолоченные пилюли

— Ну вот! Так я и знала! Пригласил человека обедать, в то время, когда у нас, кроме супу и картофельных котлет, ничего нет! И о чем он только думает — не понимаю!!!!

— Вот, господа, могу похвастаться: сейчас купил книгу. Но важна не книга — важен переплет: старинный кожаный переплет!

— Вы думаете, старинный? Дитя вы! Переплет новый и только запачкан и затерт нарочно для того, чтобы казался старинным.

— Однако, это кожа…

— Кожа? Которая кожа? Вот эта? Да разве это кожа? Имитация кожи.

— Но позвольте! Имитация… Из чего же она может быть сделана??

— Ясно: из коленкора.

— А по-моему, и вы ошибаетесь. Станут теперь делать из коленкора кожу, когда коленкор по полтора рубля аршин. По-моему, это — простая бумага, сделанная под коленкор, имитирующий кожу.

— Это, по-вашему, бумага? Нет, не бумага это. Станут теперь делать бумажные переплеты, когда бумага по сто рублей стопа продается.

— Ну, если это не бумага, то — что же это?

— Это? Имитация бумаги.

— Хорошо-с! Но из чего она сделана?

— Ясно: из древесной массы.

— Ну, вот и сели в лужу. Кто же теперь будет делать переплеты из древесной массы, когда к лесным материалам приступу нет.

— Так-с. Однако, — из чего же, все-таки, сделан переплет?

— Из имитации древесной массы.

— А чем можно имитировать древесную массу?

— Я не знаю. Но думаю чем-нибудь таким, что еще дешевле древесной массы.

— А что дешевле древесной массы?

— Черт его знает. Все дорого. Теперь, если что и дешево — так это кожаные кошельки, в которых раньше носили серебро и медь. Теперь этих кожаных кошельков никто не покупает — вот они дешевле всего.

— Значит, по-вашему, древесную массу можно имитировать кожаными кошельками?

— Ну, а если бы!

— Так, значит, переплет оказывается кожаный?

— Выходит, что так.

— Так из-за чего же мы спорим?

— А из-за того я спорю, что кожа сейчас очень дорога. Никто не делает переплетов из кожи.

— А из чего делают?

— А я думаю — из коленкора под кожу.

— Из коленкора? Да вы знаете почем сейчас коленкор? И т. д.

Тяжело жить в наше время.

К Мишелю Прыгунову явились два его знакомых — Чижевич и Гвоздь — и сказали:

— Мишель, знаешь? Наш союз, посылающий на днях подарки солдатам на фронт, предлагает тебе поехать помощником сопровождающего эти подарки.

Мишель вышел на средину комнаты, поднял кверху глаза и руки и сказал тихо, благоговейно.

— Свершилось! Ныне отпущаеши раба твоего… Наконец-то и я приобщился к этой великой мировой трагедии… Я буду там! Буду на фронте! Буду незаметным серым героем!..

Он опустил руки, глаза, вернулся к сидевшим у стола приятелям и сказал с наружным спокойствием, сквозь стиснутые зубы:

— Где продаются противогазы?

— Голубчик! Зачем тебе?

— Затем, что я враг бесполезного геройства. Я, конечно, не прочь продать жизнь — но только дорого продать! В честном, открытом бою, а не среди газовой волны, беспомощным, бессильным.

— Тю на тебя! — воскликнул Гвоздь. — Где имение, где Днепр! Где будет газовая атака, а где ты!

— Ты думаешь? Ну, в таком случае, я сейчас запасусь индивидуальным пакетом.

— Че-ем?

— Пакетом. Индивидуальным.

— Голубчик! — завопил Чижевич. — Какой тебе там еще индивидуальный пакет нужен?!. Получишь ты удостоверение, получишь ты пропуск от воинского начальства — какой еще тебе пакет?

Мишель Прыгунов снисходительно улыбнулся.

— Эх вы, штафирки! Да знаете ли вы, что такое индивидуальный пакет? Это пакет, в котором все, что нужно для первой перевязки раны: марля, бинт и прочее.

— Да неужели тебе там не дадут этого на месте? Слава Богу, среди опытных людей будешь. И уберегут, а не дай Бог чего — и перевяжут.

— Вы думаете? — с сомнением спросил Мишель Прыгунов. — Ну, ладно. Будем посмотреть.

Улыбнулся загадочно.

Мишель Прыгунов подскочил на автомобиле, схватил руку офицера, сопровождавшего его, и уполномоченного, и спросил, лихорадочно сверкая глазами:

— Окопы? — Вот! Налево.

— Да, окопы, — рассеянно отвечал офицер.

— Наши или неприятельские?

— Ну, конечно, наши. Тыловые.

— Послушайте: а вдруг они, за то время, когда вас тут не было, — уже взяты, а? Не лучше ли сделать разведку?

— Что вы, батенька! Они верст за сто от фронта. До них, как говорится, неприятелю три года скакать — не доскачешь.

— Все-таки, лучше я взгляну на них, — закусив губу, сказал Мишель Прыгунов и слез с автомобиля. — Свой глаз, как говорится, алмаз.

Он подошел к насыпи, окаймлявшей окоп, взобрался на нее и спрыгнул вниз.

— Ну, вот, — благоговейно прошептал он. — Свершилось. Побывал и я в окопах. Прикоснулся. Холодно в окопах!

Когда автомобиль тронулся, сверху послышалось характерное гудение пропеллера.

— Ага! — пролепетал Мишель, закидывая голову кверху. — Кажется, завязывается славненькое дельце. Если не ошибаюсь — германский таубе?

— Наш, — вежливо отвечал офицер. — Фарман.

— Да, но ведь мог же сюда залететь и неприятельский аэроплан?

— Конечно, мог. Сто верст покрыть он может.

— Вот видите. И бомбы мог сверху бросать?

— Мог.

Мишель закусил нижнюю дрожащую губу и сказал самому себе:

— Свершилось. Наконец-то, и я побывал под аэроплаными бомбами.

Другой кто-то изнутри возразил:

— Каким же это образом «побывал», если и аэроплан наш, и бомб он не бросает?

Но Мишель не сдался внутри себя:

— Не бросает, но мог бы бросать. Наш, но мог быть и немецкий. Значит, по теории вероятности…

Полковник спросил:

— Как, господа, хотите: отправиться с подарками к солдатам в самые окопы или раздать им здесь, когда солдаты сменятся?

— Да, ведь окопы всюду одинаковые? — осторожно спросил Мишель Прыгунов.

— Да. Делаются они почти всегда одинаково.

— Ну, так я уже был в окопах. Значит, неинтересно. Если хотите, Петр Иваныч, отправляйтесь одни. А мне хотелось бы обозреть общий стратегический план местности.

Тут же он быстро схватил руку сопровождавшего их офицера и, сжав ее тихо сказал:

— О!

— Что с вами?

— Слышали? Выстрелило.

— Да: мортирное.

— Знаете, — улыбнулся Мишель, — хотя первое чувство довольно неприятное, но я убедился, что могу владеть собой. Вы заметили? Я даже не поклонился.

— Кому?!.

— Снаряду. Это ведь есть такое военное выражение: кланяться снаряду. Когда пригибают голову.

— Это не к снаряду относится, а к пуле. И потом выстрел ведь был наш. Версты за три.

— Разве наш? Но мог ведь быть и оттуда.

— Конечно, мог. Здесь ведь близко.

— И мог пролететь над моей головой?!

— Отчего же.