Аркадий Аверченко - Собрание сочинений в 13 т. т. 9. Позолоченные пилюли

— Свершилось, — благоговейно подумал Мишель. — «Неприятельские снаряды пролетали над моей головой».

— Да ведь этого не было, — шевельнулся в мозгу какой-то навязчивый наглый «другой»…

— Осел! — внутренно закричал Мишель. — Не было? Но могло же быть!

Б-бах-ах-ах!

— Понимаю, — усмехнулся одним краем бледных губ Мишель Прыгунов. — Артиллерийская подготовка атаки. Расчищают путь для пехоты.

— Ну, где там, — снисходительно сказал офицер. — Это просто ежедневная порция. Надо же им показать, что не спят.

— А далеко ихний снаряд упал?

— Тысячи за три шагов. Шрапнель.

— А, я думаю, за две, — сказал Мишель неуверенно.

— Ну, за две, — вежливо согласился офицер.

— Петр Иваныч! — закричал Прыгунов, подбегая к уполномоченному. — Видели? За полторы тысячи шагов снаряд упал?

— Так-с. Значит, вы уже пороху понюхали?

— Пока еще нет. За тысячу шагов никакого запаха. Вы готовы? Едем. А то, если оттуда устроят огненную завесу — не вырваться… Засядем здесь, а у меня в Петрограде дела. Садитесь! Шофер, можно ехать.

Автомобиль рванулся. Мишель, сдвинув брови, вынул револьвер и выстрелил по направлению к немцам. Втянул носом воздух и блаженно улыбнулся.

— Что вы?

— Понюхал пороху.

В Двинске на вокзале Мишель наклонился к сидящему рядом с ним за столом поручику и сказал с деланным равнодушием:

— А около меня снаряд упал. Шагов за пятьсот.

— Ну? — спросил поручик.

— Упал. Снаряд. Шагов так пятьсот или четыреста от меня.

— Да ведь ранить он вас на таком расстоянии не мог?

— Не мог.

Оба с недоумением поглядели друг на друга и отвернулись.

— Нет, этих военных ничем не прошибешь, — огорченно подумал Мишель. — Ему, вишь, надо, чтобы меня ранило.

В купе вагона Мишелю пришлось сидеть с двумя дамами и угрюмым стариком.

— Еду я с фронта, — сказал Мишель, отнеся это сообщение к пожилой, приветливого вида даме. — Верьте, сударыня: ад! над головой летают аэропланы, падают бомбы, в окопах холодно. Верите ли, один снаряд разорвался от меня так шагов за пятьдесят!!

— Шрапнель? — спросила пожилая дама.

— Так точно.

— У меня сына тоже… убило шрапнелью в прошлом году.

— Нет, ее пятидесятью шагами не удивишь, — вздохнул Мишель и вышел в коридор. Стал у горящей печки и погрузился в невеселые думы.

— Пятьдесят шагов им мало! А если бы десять? А если бы два? А если бы меня зацепило шрапнелью? По теории вероятности. Тело, конечно, не стоит, чтобы тронуло, а пальто — могло же зацепить…

Задумчивый взгляд Мишеля упал на угольные щипцы, лежащие у отверстия горящей печки. Мишель рассеянно сунул их в жерло печки, подержал минут пять и потом, улыбаясь самому себе, снисходительно, как ребенку, провел щипцами по пальто сбоку.

Неприятный человечишко шевельнулся где-то внутри и хихикнул:

— Подделываете? Обман? Фальшивая монета?

— Отстань, — угрюмо сказал Мишель. — Могли же на самом деле стрелять в мою сторону и зацепить меня. А это, братец ты мой, ни более, ни менее, как контузия…

В Пскове многие вышли из вагона, сели свежие.

Бородатый купец, сидевший напротив Мишеля, внимательно поглядел на его пальто и осторожно спросил:

— Никак сожгли где-то?

— Нет, это так, — скромно усмехнулся Мишель. — След контузии.

— Кон-тузии?

— Да. На позициях зацепило. Шрапнелью. Пустяки: царапина.

— Еще бы, царапина! — сочувственно подхватил купец. — Не дай Бог такую царапину никому. Значит, в бою были?

— Да, немножко. Пришлось пороху понюхать.

— Страшно, поди?

— Еще бы. Эта штука (он указал на пальто) в семи шагах от меня разорвалась. Даже, вернее, в шести.

— Господи Ты, Боже мой! Грешим мы тут, а хорошие люди за нас жизнью рискуют… Расскажите, если не скучно.

Мишель глубоко вздохнул и, будто спрыснутый живой водой, тихо начал:

— Стояли мы под Козювкой недалеко от Красностава. В Алашкертском направлении… Ну, сначала, конечно, изредка перестреливались, — дневная порция… Надо же и им показать, что не спят, а бодрствуют. Ну-с… Только доносят мне однажды, что густые колонны немцев пока-запись около Нароча, при впадении Шлока в Кимполунг. Я со своей сотней…

Поезд, пыхтя и отплевываясь, медленно подходил к Петрограду.

Был теплый душистый май 1958 года.

На террасе нарядной дачи, окруженный целой стаей белокурых и черноволосых детей, сидел, закутанный пледом, старик.

Трудно было в этой дряхлой, испещренной морщинами развалине узнать прежнего бодрого, молодого мужественного Мишеля Прыгунова.

Однако, это был он. Годы никого не щадят, и у самого Наполеона волосы и зубы со временем могут выпадать так же, как у любой водовозной клячи.

Кудрявый внук прижался к плечу старого деда и, сверкая любопытными глазенками, спросил его:

— Дедушка, ты помнишь Всемирную войну?

— Все забуду, — тихо усмехнулся дед, — а этой войны не забуду.

— Дедушка, а что ты тогда делал?

Мишель Прыгунов поднял выцветшие глаза кверху и сказал:

— Помню тоже плакаты такие были. Английские. Нарисован был так же вот, как и я, старый человек, окруженный детьми, и внизу подпись: «Дедушка, а что ты сделал для войны?»… Так вот, на этот вопрос я могу вам ответить по чистой совести: много сделал.

— А что же именно, дедушка?

— Да долго рассказывать. Возьмите просто историю войны, прочтите вот и все.

— Ты, разве, там тоже напечатан?

— А как же? Прочтите операции генерала Брусилова, вот это и буду я.

— Дедушка, да, ведь, он Брусилов, а твоя фамилия Прыгунов.

— Да, — кротко улыбнулся дедушка, — ничего не поделаешь… Приходилось под псевдонимом воевать.

— Да почему же, почему?

— А потому что немцы, при одном появлении на фронте Прыгунова, — бросались бежать без оглядки, бросая оружие. Пришлось назваться Брусиловым.

— А зачем? Пусть бы они бежали без боя. Это же лучше!

— Много вы понимаете, — снисходительно усмехнулся дедушка. — А какая же тогда была бы война, если воевать не с кем?

И долго, и молча глядели притихшие дети на морщинистые руки того, который когда-то одним мановением этих рук бросал в огонь сотни тысяч мужественных людей…

Торговец обувью Подлюкин надел потертое, порыжевшее на швах пальто без воротника и пешком пошел в лавку бакалейного купца Хамова.

Придя, поздоровался с хозяином и сказал:

— Дай, братец, ветчины два фунтика.

— Изволь, братец. С тебя два рублика.

— Вот тебе на! Да ведь еще позавчера она стоила по восьми гривен.

— То было позавчера, а то сегодня, — ухмыльнулся Хамов.

— Хорошо же, — угрюмо проворчал Подлюкин. — Попомнишь ты меня!