Аркадий Аверченко - Собрание сочинений в 13 т. т. 9. Позолоченные пилюли

— А еще бы. Я тебя люблю понастоящему, а он так себе, с пятого на десятое.

— Послушай… Ну, а если бы вышло так, что одного из вас нужно казнить — тебя или меня, и тебе предложили бы выбор: что бы ты выбрал?

— Неужели, ты не догадываешься? Я сказал бы: вешайте меня, стреляйте в меня, а ее оставьте в покое!..

— Ну, неужели, тебе не было бы жаль жизни? Ты такой молодой, перед тобой хорошее будущее, все тебя любят, в лесу зелень, пахнет сосновыми шишками, в саду сирень, в бокалах золотистое вино — и всего этого ты должен был бы по моей милости лишиться. И навсегда! Понимаешь ты это словечко: навсегда!.. Неужели не жалко?

— Для тебя?! Я только жалею, что все это — область простых разговоров; а случись это в действительности — ты бы увидала, что высказанное — я говорил искренно.

Елена Борисовна опустила голову на его плечо и притихла, призадумалась…

— Да, жаль, — прошептала она. — Жаль, что в действительной жизни не бывает таких случаев, чтобы любимый выбирал между двумя жизнями — своей и ее жизнью.

И вдруг оба подавленно вскрикнули, вскочили и отшатнулись друг от друга в ужасе; вдруг у дверей, ведущих в кабинет мужа, зашевелилась портьера, и зловещий, как сама судьба, голос мужа Елены Борисовны прозвучал сухо и значительно:

— А, по-моему, ты ошибаешься! Такие случаи бывают и в жизни. Вот и сейчас твоему любовнику придется делать выбор: кому сейчас надо будет умереть: тебе или ему…

Глаза мужа, несмотря на его спокойный тон, метали молнии. В голосе чувствовался отдаленный, но приближающийся гром.

А рука крепко и уверенно сжимала револьвер — как будто из железа выкованная рука.

— Марк!! — вскричала жена, падая на колени и простирая к мужу руку.

— Прочь! — рявкнул муж. — Довольно! Ни слезы, ни оправдания тебе не помогут! Все слишком ясно! Ты можешь оставаться пассивной — выбор сделает он! Ну-с, милостивый государь… во имя справедливости, во имя защиты моего семейного очага — один из вас должен умереть… Выбирайте вы. Укажите же: кто? Кого должна поразить моя пуля?..

Николай Сергеевич колебался не более двух-трех секунд…

Подняв голову и, глядя на мужа уверенным, блистающим взором, сказал твердо и раздельно:

— Меня! Она ни при чем. Это я вскружил ей голову и увлек. Я готов. Стреляйте!

Он светло улыбнулся и, не медля, повернулся грудью по направлению неподвижно застывшего дула револьвера.

В диком нечеловеческом ужасе схватилась жена за голову и с подавленным стоном выбежала из комнаты………..

— Что ж вы… Стреляйте. Я от своих слов не отступлю.

— Вы мужественный человек, — угрюмо покачал головой муж, — но я вас, все-таки, убью. Кстати: у вас, может быть, будет какое-нибудь последнее предсмертное желание или просьба?

Николай Сергеевич пожал плечами, но потом, вздрогнул и с болезненной улыбкой сказал:

— Моя мать… Моя бедная матушка… Я оставлю ее без всяких средств. Все мои деньги в бумагах… Послушайте! Если в вас есть еще человечность — сделайте то, о чем я вас попрошу… Тогда я умру, не проклиная, а благословляя ваше имя.

— Говорите, — сказал муж, — глядя на соперника жестким железным взглядом. — Вы скажете мне, что я должен сделать и потом — умрете. Ну?

— Благодарю, — прошептал приговоренный. — Вы знаете банкирскую контору Шлиппенбах и Ко?..

— О, да. Знаю очень хорошо.

— Там у них лежат мои акции, в которые я вложил все свои деньги. Пятьсот штук Спиридоновского угольного товарищества. Пусть Шлиппенбах их продаст и…

Горько засмеялся муж.

— Я вижу, вы в любви больше понимаете, чем в делах… Не очень-то хорошо будет обеспечена ваша матушка. Ведь эти акции ничего не стоят!

— Я думаю, что вы ошибаетесь… Позавчера еще они стоили по 115.

— Позавчера, — иронически покачал головой муж. — Позавчера. А вы вчерашнего бюллетеня не читали?! Да знаете ли вы, что вчера сделалось известным, что подъездной путь мимо Спиридоновки министерством не разрешен, и акции сразу шлепнулись рублей на 50.

— Это вздор! — вскричал Николай Сергеевич. — А я вам скажу, что подъездной путь будет и тогда они сделают дополнительный выпуск акций…

— Так поздравляю вас! — замахал на него руками муж. — Дополнительный выпуск именно не будет сделан!

— Да? Вы так думаете? А что, по-вашему, значит эта статейка в «Финансовой газете»?

— Какая статейка? Где?

— А вот у меня. Тут. Вот, можете ее пробежать.

Муж схватил вынутую Николаем Сергеевичем из кармана газету и лихорадочно ее развернул.

— Гм… Да! Вы думаете, что это по поводу Спиридоновского подъездного? Во всяком случае, это очень симптоматично. Чего ж вы стоите — будьте добры, присядьте. Но ведь если это так… виноват, как ваше имя, отчество?

— Николай Сергеич.

— Очень приятно. Марк Ильич Букин. Вы знаете: действительно статья наводит на размышления. Кем она подписана?

— Какой-то «Финансикум».

— Да позвольте! Я его знаю. Что если поехать к нему и попытаться узнать: действительно ли у него есть данные, что министерство иначе взглянуло на этот вопрос.

— Что ж, это идея. Вы его адрес знаете, Марк Ильич?

— Конечно. Мы его, вероятно, еще застанем дома.

— У меня и лошадь стоит за углом.

— Расчудесно.

Марк Ильич вынул портсигар и протянул его Николаю Сергеевичу.

— Легкие любите? Я не переношу крепких.

— Я тоже курю легкие. Мерси. Ничего, у меня есть зажигалка. А, проклятая!.. Опять не горит.

— Нате мою.

— Благодарствуйте. Скажите, а мы там не долго задержимся? А то я и пообедать не успею.

— Так, может быть, у меня пообедаем? Я оставлю жене записку. Съездим, вернемся и пообедаем. Как вы на это смотрите, Николай Сергеич?

— А что ж… неплохо.

Марк Ильич уселся за стол и стал быстро писать жене записку.

— Вы понимаете, — сказал он, прижимая записку массивным пресс-папье. — Если они упали сейчас до 60, то ведь их можно завтра скупить за гроши. И если послезавтра выяснится, что подъездной путь будет, так мы с вами снимем столько, что…

— Вот вы еще больше копайтесь, так мы и к этому субъекту опоздаем, — нетерпеливо перебил Николай Сергеевич.

— Сейчас, сейчас. Вот я положу тут жене записку, на видном месте — и летим! Где ваша шляпа?!

Бледное, искаженное мукой и тяжкой душевной болью, заглянуло в комнату лицо Елены Борисовны.

Прижимая рукой неистово бьющееся сердце, она ступила дрожащей ногой в комнату и сейчас же с легким криком отпрянула назад: комната была пуста.

— Уехали! — простонала она. — Я так и знала!.. Американская дуэль! Или… А! Записка! Боже… подкрепи меня…

Одной рукой она схватилась за голову, другую нерешительно протянула к записке, будто бы и хотела и боялась взять ядовитую, скользкую гадюку.

Прочла…

И хриплый стон вырвался из ее наболевшей груди: