Аркадий Аверченко - Собрание сочинений в 13 т. т. 9. Позолоченные пилюли

Грязное, пыльное помещение, с сонным, небритым старшиной и буфетчиком, засиженным мухами.

В клубе было уныло и пусто, кроме карточной комнаты. Там за одним столом сидели четыре человека и играли в винт.

Деваться было некуда. Я прислонился к стене и стал смотреть на игру.

И вот — чей я дольше глядел на этих четырех играющих, тем все шире раскрывались мои глаза… В чем дело — я не понима I, но поражен был чрезвычайно.

Представоте себе четырех игроков, которые играют, как самые обыкновенные простые люди, ни лучше, ни хуже тысяч других игроков в винт… Но в их игре был один поразительный штрих: сдавал каждый из них по очереди, но тасовали карты всего трое. Полный, бритый господин в синем сюртуке не тасовал. И об этом даже разговору не было. Просто игра шла, как обычно, все тасовали, сдавали, а когда очередь доходила до полного бритого, его сосед молча брал колоду, тасовал ее и передавал полному бритому. Тот спокойно брал ее и приступал к сдаче.

Одно мгновение у меня мелькнула мыль: может, у него рука болит? Может быть, он калека?

Но так как в механизме движений тасовки и сдачи не такая уж большая разница, то и это предположение отпадало.

Удивляло меня также и то, что об этой ненормальности никто и не говорил — будто бы так нужно.

Я постоял еще полчаса — чудеса! Двадцать раз до полного бритого доходила очередь тасовать, и двадцать раз его сосед хладнокровно брал колоду и, разговаривая об урожае прошлого года или о приезжей бродячей труппе — тасовал и передавал полному бритому с легким полупоклоном.

Спросить об этих чудесах незнакомых мне людей было неловко, а между тем, я сгорал от любопытства.

Мимо меня прошмыгнул испитой, прыщеватый лакей со стаканом жидкого чаю и чахоточным лимоном на подносе.

Я его окликнул. Подозвал.

— Послушай… В чем тут дело… Видишь, вот эти четверо играют в винт?

— Вижу, так точно…

— Почему все трое тасуют каждый за себя, а полному бритому тасует сосед.

Лакей тряхнул длинными, грязными волосами, — и спокойно сказал:

— Вы спрашиваете про этого полного господина? Про Александра Семеныча?

— Ну, да, да!

— Они у нас не тасуют.

— Почему?

— Они у нас шулера.

— То есть как?!. Настоящий обыкновенный шулер?

— Так точно. Александр Семеныч у нас шулера.

— А те, другие?!. Остальные трое?

— Помилуйте-с. Податный инспектор, директор училища и доктор.

— Черт знает, что такое? Да почему же они с ним играют?

— С Александром Семенычем?

И объяснил он так просто и хладнокровно, будто бы иначе не могло быть:

— Четвертого партнера нет. Потому и играют.

Вот вам русская матушка-провинция. Великолепная, величественная простота, грандиозное всепрощение, примирение и применение к обстоятельствам.

Нет четвертого партнера — и шулер хорош.

Мы с Муратовым совсем уж забыли начало нашего разговора и повод, по которому лысый молодой человек рассказал свою удивительную историю.

Но лысый молодой человек не забыл.

Поэтому, помолчав немного, сделал совсем неожиданный для нас вывод:

— Так и немцы. Раз нет четвертого партнера — можно и собаку допустить к столу…

Когда вот так вот, останешься в одиночестве, да спустишь шторы, да усядешься поуютнее в кресло, да призадумаешься — то всегда приходишь к одному печальному выводу:

— Как все измельчало!

Раньше люди писали огромные многотомные романы в шести частях с эпилогом. Теперь — кроме миниатюр-рассказов в 6–7 страниц ничего не пишут.

Раньше сочинялись пятиактные пьесы в 9 картинах, с прологом и апофеозом… А что теперь? Миниатюры минут на 10 — так что зритель не успеет вынуть платок из кармана на предмет осушения слез, как уже поздно; уже ему надо смеяться: уже драматическая миниатюра успела замениться комической миниатюрой.

Раньше из Петрограда в Крым ехали 2 месяца. Теперь это делается в 30 раз короче, быстрее.

Все мельчает, все сокращается.

Возьмем даже убийц из союза русского народа. Десять лет тому назад — что это были за убийцы! Все пркрасный, матерый, опытный народ — цветы острога, сливки каторги! Великолепные «Иваны».

И какая теперь мелкота, какая «шпанка» полезла изо всех щелей.

Например, прежние годы: убийство Герценштейна, Иоллоса… Убийцы были отобраны на диво — хладнокровные, опытные, молчаливые и деловитые.

Их можно было не любить, но уважения они заслуживали. Любая каторга пожертвовала бы десятком мелких детоубийц, поджигателей и фальшивомонетчиков, чтобы только получить для украшения своего — одного такого «Ивана»…

Великолепный народ. Приятный. Такой народ, который мог растрогать до слез не только живого человека, но и бездушный предмет, веревку, например. Даже веревка плакала по таком хорошем народе.

И посмотрите — во что этот народ выродился теперь!

Поручили человеку, скажем, убить Милюкова. Дело есть дело, говорят французы, а мы, русские, добавляем: делу время — потехе час.

И что же! Потехе отдается не час, а все время.

Начинается с того, что убийца, какой-то С. Прохожий — берет за убийство всего 300 рублей.

Я, на месте Милюкова, поймал бы этого «Прохожего» и, прежде всего, надавал ему подзатыльников.

— Ты какого человека продал? Меня? Меня, которого знает и любит вся Россия — да что вся Россия! Весь цивилизованный мир знает и ценит меня!!. И этакого-то человека ты продаешь за 300 рублей!! Вот же тебе, каналья! Вот!..

И по человечеству рассуждая — Милюкову обидно. Действительно, в наше время всеобщего ажиотажа и взвинчивания цен, когда дамские ботинки стоят 150 рублей — продать Милюкова за 300 рублей — это наглое издевательство над почтенным уважаемым человеком. Выходит, значит, что ценность его равна двум парам ботинок модной кокотки?..

Где же здравый политический смысл? Где справедливость?!.

Если бы убийца был не дурак, если бы он сумел учесть момент — он сделал бы не так: если считать, что Милюков, Маклаков, Шингарев и другие — предметы первой необходимости, он должен был бы припрятать их в надежное место, подождать повышения цен, взвинтить их, как следует, а взвинтив, понемногу выпускать на рынок, да выбрать для этого такой момент, чтобы Милюков пошел тысяч за тридцать, да и остальные не меньше.

Так бы сделал умный убийца-спекулянт.

Но не так делает футур-убийца С. Прохожий.

Он получает от кого следует 300 рублей и идет… в «Журнал Журналов».

И тут тоже сказалась мелочность убийцы. Почему «Журнал Журналов»? Почему не «Русское Слово», не «Речь», а именно маленький недавно только народившийся журнал?

Мелкий, жалкий это человечишко — С. Прохожий.

Такой человек все равно не способен на убийство, на «мокрый грант», как у них там говорится.