Владимир Сорокин - Роман

Там, в темноте, под липой стояла Татьяна. Белое платье выделяло ее из хоровода. Вот она двинулась и словно поплыла по лугу, приближаясь к кострам. Затаив дыхание, Роман следил за ней. Казалось, что некая невидимая волна несет ее на костры, а она стоит, отдавшись этой волне, чуть разведя руки. Вот платье ее мелькнуло над первым костром, еще несколько шагов, полет и - Роман сжал ее в объятиях.

Толпа под липами дружно закричала.

- Люблю, люблю тебя! - шептал Роман в ее волосы.

- Жива, жива тобой! - восторженно шептала она.

- Танечка! Танечка! - тянулась к ней Лидия Константиновна.

- Танюша! Браво! - ловил и целовал ее руки дядюшка, - Эдакий антраша! Брависсимо!

- Лебедушка, лебедушка белая наша! - причитала баба, опускаясь на колени и целуя край Таниного платья.

Вдруг из под лип донесся слитный гул восклицания, тут же сменившийся смехом.

Все повернулись и увидели Красновского, распластавшегося на траве в трех шагах от первого костра.

- Петруша! - всплеснула руками Надежда Георгиевна, но Антон Петрович грозно поднял вверх указательный перст:

- Нет! Не верю! Чтоб наш Илья Муромец, да не смог?! Не верю!

Под смех и подбадривающие возгласы Красновский приподнялся, пошатываясь, отступил назад, с трудом разбежался и, перепрыгнув костер, упал снова.

- Господи! - воскликнула Надежда Георгиевна и побежала к нему.

- Вот теперь - верю! - махнул рукой Антон Петрович, повернулся к бабам, Ну-ка, матушки, уберите Безухова с поля боя!

Бабы подбежали к Красновскому и вместе с Надеждой Георгиевной подняли, повели под руки.

- Как между Сциллой и Харибдой... - бормотал он, показывая пальцем на костры.

Вслед за ним через огонь ловко, с посвистом, перепрыгнул Аким, затем - его сын Стенька, потом, непрерывно визжа, прыгнули две молодые девки, какая-то толстая баба, Фаддей Гирин, Иван Иванович и... настала очередь отца Агафона. В сильном волнении он выступил вперед, крестясь и подхватывая полы рясы, стоящие позади дьякон и попадья что-то наперебой говорили ему, поддерживая под локти, по-видимому, упрашивая его не прыгать, но Федор Христофорович упрямо мотал своими белыми прядями.

Видя его решимость, крестьяне грянули: Гори, гори ясно, чтобы не погасло!

Гори, гори ясно, чтобы не погасло! Батюшка нетерпеливо увернулся от своих опекунов, просеменил несколько шагов и, снова перекрестившись, присел, подхватив рясу и примериваясь.

- Просим, просим, святой отец! - закричал повиснувший на бабах и супруге Красновский, - Mens sana in corpore sano!

- Ведь это так замечательно, так хорошо! - говорила Татьяна.

- Вперед! Вперед! - кричал Антон Петрович.

Но отцу Агафону не суждено было порадовать своих прихожан: в момент, когда он уже собрался было бежать и прыгать, над соседствующими с липами кустами с треском и шипением взвилась петарда, обильно сыпя искрами, поднялась над лугом и взорвалась, рассыпавшись на множество зеленых огней.

Песня и голоса тут же стихли.

- Батюшки... - испуганно протянула баба, поддерживающая Красновского.

- Аааа! Шутихи! - воскликнул Антон Петрович, - Милости просим! А подать сюда шутихи на радость новобрачных!

И словно по команде две петарды взвились в небо и разорвались так громко и ослепительно, что крестьянки завизжали, а мужики ахнули.

Вздрогнув, Татьяна прижалась к Роману, но в широко раскрытых, устремленных в освещенное небо глазах ее не было испуга - они смотрели жадно и радостно.

- Какое чудо! - прошептала она, - Какое чудесное чудо!

Едва последний зеленый огонек погас, как три петарды взлетели над кустами, вызвав новый приступ визга и аханья.

- Рукавитинов! Рукавитинов, ты Бог! - кричал Антон Петрович, махая петардам руками, - Браво! Брависсимо!

- Ура! - кричали Красновский и Аким.

- Magnifique! - хлопала в ладоши тетушка. Бабы крестились, парни замерли с открытыми ртами.

Над кустами затрещало, вспыхнули две пороховые вертушки и отчаянно закрутились, разбрасывая искры, вызвав восторг толпы.

- Отлично! Отлично! - закричал Антон Петрович и в волнении упал на колени перед Татьяной, - Танечка! Изольда наших лесов! Этот свет для тебя! Для тебя и для Ромы!

- И для вас, для вас, милый! - воскликнула Татьяна, склоняясь и целуя седую голову дядюшки.

- Для всех, для всех! - подхватила тетушка, хлопая в ладоши, как девочка.

- Господи, как хорошо! - улыбалась Красновская.

- То-то огня-то! - цокал языком Аким. Роман держал Татьяну за руку, переживая ее восторг, как свой собственный. Едва заряды в вертушках иссякли и вращение их прекратилось, как над кустами загорелись выложенные цветным порохом буквы Т и Р.

- Татьяна и Роман! Татьяна и Роман! - закричали у костров и в толпе.

- Ураа! - во всю силу легких крикнул Антон Петрович, и мощное народное "Ура!" прокатилось по ночным окрестностям.

- Люблю тебя! - кричал Роман, радуясь, как мальчишка.

- Жива тобой! - вторила Татьяна, смеясь беззастенчиво, как девочка.

- Славьтесь, славьтесь, славяне! - кричал Красновский.

- Сюда! Сюда, Николай Иванович! Сюда, кудесник! - кричал Антон Петрович, заметив в кустах фигуру Рукавитинова, - Православные! Сюда, сюда его! Сюда героя шевардинских редутов! Аким! Живым! Живым его сюда!

- А ну, за мной! - озорно закричал Аким, бросаясь к кустам и увлекая за собой мужиков.

- Акимушка! Осторожней, Бога ради! - кричала тетушка.

И не успели инициалы молодоженов догореть в ночном воздухе, как мужики вынесли на луг и принялись качать Рукавитинова и Клюгина. Николай Иванович беспомощно смеялся, взлетая над мужиками, Клюгин сопротивлялся и выкрикивал что-то нечленораздельное, в подброшенном виде напоминая огородное пугало.

- Сюда! Сюда! - Антон Петрович долго протискивался сквозь толпу и, наконец добравшись до Рукавитинова, стал целовать его. Тетушка, Красновская, подбежавшие гости - все протискивались к главному фейерверкеру, целовали и поздравляли его.

- Николай Иванович, такой роскоши мы не видели уже лет десять! - повторяла тетушка, держа руку Рукавитинова.

- Экая шутиха, экое бомбометание! - кричал дядюшка, - Осада Казани! Штурм Бастилии!

- Ватерлоо! Это, брат, форменное Ватерлоо! - кричал Красновский, - Разгром узурпаторов, слава новобрачных и ура! ура! ура!

- Николаю Иванычу - ура! - крикнул Куницын, и все подхватили.

В общей кутерьме Роман с Татьяной обнялись.

- Господи, за что мне это все... - шептала Татьяна, - Все это счастье...

- Ты мое счастье! Ты свет очей моих, моя первая и последняя любовь, мое светлое солнце! - с трепетом шептал Роман, целуя ее руки.

Она взяла его руку и прижала к своим губам.

Вдруг над лугом раздался угрожающий крик, напоминающий рев раненого медведя. Все замерли и завертели головами, ища источник вопля.

- Дуролом! - с уверенностью заключил Антон Петрович, и все увидели Дуролома, бегущего отлип к кострам. Стоящие возле них бросились в стороны, а Парамоша повторил свой дикий крик.