Владимир Сорокин - Роман

- Свят, свят, свят... - испуганно перекрестился отец Агафон.

Парамон же с разбегу прыгнул... в костер, подняв облако искр. Бабы завизжали, а Парамон стоя в клубах яростно трещащего пламени, закричал голосом протодьякона:

- Яко же уберег отроцех во пещи огненной! Яко же уберег отроцех во пещи огненной!

- Оох! Лихушки! - завопила какая-то баба.

Дуролом, окутанный дымом и пламенем, рванулся из костра, сделал два размашистых прыжка и с чудовищным криком прыгнул в другой костер, вызвав новые клубы искр и новый приступ бабьего визга.

- Избави мя огня вечнущаго! - вопил Дуролом, стоя в костре и иступленно крестясь, - Избави мя огня вечнущаго, светоносная Сене небесная!

- Горииит! Горииит! Ах, батюшки! - кричали в толпе.

Роману на миг показалось, что пламя охватило большую фигуру Дуролома и что косматые патлы его уже трещат в огне.

Но Дуролом вдруг выпрыгнул из огня, упал на колени и, перекрестившись, согнулся в поклоне, бормоча:

- Слава тебе, Пречистая Дева, слава Тебе, слава Тебе!

Одежда на нем дымилась, но не горела. Толпа с изумлением обступила молящегося Дуролома, дядюшка вытер платком выступивший на лбу пот.

- Ну, братец, ну, блаженный Ивашка... - Красновский всплеснул руками, - Ну что с ним делать!

- Парамоша... ты нас чуть с ума не свел, - простонала тетушка, в изнеможении держась за плечо Акима.

- Нда... delirium tremens, - процедил Клюгин, - И ведь впрямь ни огонь, ни вода не берут болвана...

- Матрен, глянь-ка, порты целы! - восхищенно показывала одна из баб на слегка дымящиеся штаны Дуролома.

- И не обгорел! - качал головой Аким, - Ну дела!

- И не обгорю! Не обгорю! - поднял косматую голову Дуролом, - Ибо веру имею в грудях своих, хучь и не с горчично зернушко, да и она-то и помогает мне, сироте перехожей, сгореть не даст, Богородица Дева Пречистая! Не даст! Не даст!

Он перекрестился.

Вдруг Татьяна подошла к нему, и положив руки на его смоляные космы, произнесла:

- Спасибо тебе.

Дуролом вмиг весь вздрогнул и, припав лицом к ногам Татьяны, заплакал. Татьяна опустилась рядом с ним на траву и гладила его вздрагивающую голову.

Шум и возгласы в толпе стихли, все стояли молча.

- Милости... милости прошу, а не жертвы, - всхлипывал Дуролом,- Укрепи бедствующую и худую мою руку... и настави, ох. Господи... настави мя на путь спасения...

- Спасибо, спасибо тебе, - гладила его Татьяна. Лицо ее было спокойно и благостно.

- Вся... вся мне прости, еликим Тя оскорбих во все дни... живота моего... и аще что согреших в ночь сию... оох.. ох... Господи, - сильнее затрясся Дуролом и разрыдался, ткнувшись лицом в траву.

- Милый, ну зачем же так, - Татьяна осторожно взяла его за дрожащие угловатые плечи, - Не плачь. Спасибо тебе. Мы все тебе благодарны.

- Полноте, Парамоша, - наклонился к нему Антон Петрович и ласково похлопал по спине, - Мы все тебя любим, в обиду не дадим.

- И никто тебе плохого не желает, - добавил Красновский, - Что ж это ты... будто тебя обижают.

- Парамошу обидели? - осторожно спросила тетушка.

- Кто? Кто обидел?! - грозно завертел головой дядюшка.

- Да никто не обижал! Кто ж его обидит! - послышалось в крестьянской толпе.

Дядюшка выпрямился и грозно покачал пальцем:

- Всякий, кто обидит Парамошу, будет иметь дело со мной! Ясно вам?

- Ясно! Как не ясно! Всем ясно! - заговорили мужики.

- Спасибо тебе, милый Парамон, - повторила Татьяна, сидя возле него на траве. Роман опустился рядом с ней, осторожно взял ее руку и припал к ней губами.

Дуролом, всхлипнув, поднял голову и, вытерев рукавом лицо, пробормотал:

- Яко наг, да гноен, мзды не брал, парчи не напяливал...

- Ну, полно, полно, дружище! - хлопнул его по спине Антон Петрович, - В такой день и расстраиваться по пустякам! Ступай-ка лучше с бабами попляши! А мы, друзья, мы с вами... - дядюшка выпрямился, обвел гостей радостным взором,Мы с вами в городки сыграем!

- Отлично! - воскликнул Красновский.

- Ну, Антоша, какой ты фантазер! - засмеялась тетушка.

- Надо же, а я и забыл, что на свете существует эта замечательная игра! довольно смеялся Рукавитинов.

- В городки! В городки! - заговорили вокруг.

- Огня, огня сюда еще! - приказал дядюшка, - Фонарей! Класть вон там будем! Прошка, Аким! Несите городки, да бит побольше, там в сарае!

Толпа зашевелилась, парни во главе с Акимом побежали к сараям за городками, бабы - в дом за фонарями, остальные расступались, освобождая место. Дуролом со вздохом поднялся и побрел к темнеющим в стороне столам со снедью.

Бабы затянули негромкую песню.

- Рома, Татьяна Александровна! - обнял их, сидя на траве, дядюшка, Знаете ли вы, что такое городки?! Это же чудесное, расчудесное! Это такая игра!

- Славянская, русская игра! - подхватил, пошатываясь Красновский, - И вы, милейшая Татьяна Александровна, непременно должны попробовать... непременно, да!

- А я знаю эту игру! - с улыбкой ответила Татьяна, вставая и подходя к Куницыну, - Это любимая игра моего отца!

Слова эти вызвали всеобщее оживление.

- Адам Ильич! И в этом мы с тобой духовные братья! - воскликнул дядюшка.

- И в этом! - радостно подтвердил Куницын, и они обнялись под общий смех и рукоплескания.

- Даже я пробовала метать биты! - говорила Татьяна, - Это так увлекательно, но требует сноровки!

- Ты метала биты? - умиляясь и восхищаясь ею, сжимал Роман ее руки, Говори! Говори еще что-нибудь, моя любовь!

- Я метала биты! - произнесла она, неотрывно глядя в его глаза.

- Я люблю тебя! - произнес он так, словно любить ее было мукой, - Я люблю тебя, я умру за тебя!

- Я жива тобой!- обняла она его, - Жива тобой! И буду жить вечно! Вечно!

- Говори! Говори еще! Говори о битах, о костре, о Парамоне, о чем хочешь! Говори, умоляю!

- Я всех, всех люблю! - страстно заговорила Татьяна, - И хочу, чтобы все любили друг друга и чтоб всем, всем было так же хорошо, как и нам!

- И небу, и траве, и звездам? - спрашивал Роман, держа ее за руки, Всему-всему?

- И небу, и траве, и звездам! И этим липам, которых я так полюбила сегодня!

- Еще, еще скажи мне, любовь моя! - умолял ее Роман, не замечая никого и видя только прелестное лицо Татьяны.

- Я... я много-много хочу сказать тебе! - говорила она, задыхаясь от волнения, словно на сильном ветре, - Но мне кажется, что я никогда не смогу сказать тебе главного, самого главного! Ты не понимаешь меня?

- Как мне не понимать тебя?! Я знаю каждую твою клеточку, каждое движение души твоей! И я жив тобой так же, как и ты мною! Я люблю тебя и готов любить тебя всякой, всякой!

- А я... я... - выдохнула она и бессильно улыбнулась, - Я не знаю слов, чтобы все тебе сказать. А я хочу сказать тебе все... И не могу...

- Ты все можешь! - с уверенностью произнес Роман, - И все слова тебе известны. И ты говоришь все, и я слышу это. Ты мне веришь?

- Да, - тихо ответила она.