В Розанов - Опавшие листья (Короб второй)

"- Что такое???! Гоголь!!!" - Я не понимал.

Нередко она сама смеялась своим грациозным смехом, переходившим в счастливейшие минуты в игривость, - небольшую и короткую. Все общее расположение души было деликатное и ласковое (тогда), без тени угрюмости (тоже тогда). Она не анализировала людей и, кажется, не позволяла себе анализировать. "Я еще молода" (26 или 28 лет). Все отношение к людям чрезвычайно ровное и благорасположенное, но без пристрастий и увлечений. В сущности, она жила как-то странно: и - "не от мира сего", и - "от сего мира". Что-то среднее, промежуточное. Впереди - ничего; кругом - ничего; позади - счастливый роман первого замужества, тянувшийся года четыре.

Муж медленно погибал на ее глазах, от неизвестной причины. Он со страшной медленностью слепнул, и, затем, коротко и бурно помешавшись, помер. "Мне сшили тогда траурное все, но я не надела, и как была в цветном платье - шла за ним" (на кладбище: не имела сил переодеть).

Это цветное платьице за гробом осталось у меня в душе.

"Отчего она не любит Гоголя? Не выносит".

Со всеми приветливо-ласковая, она только не кланялась Евлампии Ивановне С-вой, жене законоучителя и соборного священника.

- Отчего?

- Она ожидает поклона, и я делаю вид, что ее не вижу.

За исключением этих, очень гордых, которых она обходила, она со всеми была "хорошо". Очень любила родственниц, которые были очень хороши: Марью Павловну Глаголеву, Лизу Бутягину (+), подругу ее детства, дяденьку Димитрия Адриановича.

К прочим была спокойна и, пожалуй, равнодушна. Мать уважала, почитала, повиновалась, но ничего особенного не было. Особенное пробудилось потом,-в замужестве со мною.

Отчего же она не любит Гоголя? и когда читаешь (ей) - явно "пропускает мимо ушей". "Почему? Почему?" - я спрашивал.

- Потому что это мне "не нравится".

- Да что же "не нравится": ведь это - верно. Чичиков, например?

- Ну, и что же "Чичиков"?..

- Скверный такой. Подлец.

- Ну и что же, что...

Слова "подлец" она не выговаривала.

- Ну, вот Гоголь его и осмеял!

- Да зачем?

- Как "зачем", когда такие бывают?!

- Так если "бывают" - вы их не знайте. Если я увижу, тогда и... скажу "подлец". Но зачем же я буду говорить о человеке "подлец", когда я говорю с вами, когда мы здесь, когда мы что-нибудь читаем или о чем-нибудь говорим, и - слово "подлец" на ум не приходит, потому что вокруг себя я не вижу "подлеца", а вижу или обыкновенных людей, или даже приятных. Я не знаю, к чему это "подлец" относится...

Я распространяю более короткую речь и менее мотивированную. Она упорно отказывалась читать о "подлецах", не понимая или, лучше сказать, осязательно и, так сказать, к "гневу своему" не видя, к чему это относится и с чем это связать.

У нее не было гнева. Злой памяти - не было.

Скорей вся жизнь, - вокруг, в будущем, а более всего в прошлом, - была подернута серым флером, тоскливым и остропечальным в воспоминаниях.

Чуть ли даже она раз не выговорила:

- Я ненавижу Гоголя потому, что он смеется.

Т. е. что у него есть существо смеха.

Если она с Евлампией Ивановной не кланялась, то не прибавляла к этому никакого порицания, и тем менее - анекдота, рассказа, сплетни. И "пересуживанья" кого-нибудь я от нее потом и за всю жизнь никогда не слыхал, хотя были резкие отчуждения и раза два полные "раззнакомления", но всегда вполне без слов (с Гамбургерами).

Я понял тогда (в 1889 и 1890 гг.), что существо смеха Гоголя было несовместимо с тембром души ее, - по серебристому и чистому звуку этого тембра, в коем (тембре) были совершенно исключены грязь и выкрик. Ни сора как зрелища, ни выкрика как протеста - она не выносила.

Я это внес в оценку Гоголя ("Легенда об инквизиторе"), согласившись с нею, что смеяться - вообще недостойная вещь, что смех есть низшая категория человеческой души. Смех "от Калибана", а не "от Ариэля" ("Буря" Шекспира).

Мамочка этого не понимала, да я ей и не говорил.

Позднее она очень не любила Мережковских, - до пугливости, до "едва сижу в одной комнате", но и тогда не сказала ни одного слова порицания, никакой насмешки или еще "издевательства". Это было совершенно вне ее существования. Поздней, когда и я разошелся с M-ми и на Дм. Серг. стал выливать "язвы", - думал, она будет сочувствовать или хоть "ничего". Но и здесь, оттого что у меня смех состоял в "язвах", она не читала или была глуха к моим статьям (пробегала до '/2, не кончая), а в отношении их говорила:

- Не воображай, что ты их рассердил. Они, вероятно, только смеются над тобой. Ты сам смешон и жалок в насмешках. Ты злишься, что они тебя не признают, и впадаешь в истерику. Себе - вредишь, а им - ничего.

Так я и не мог привлечь мамочку к своей "сатире". И я думаю вообще, что "сатира" от ада и преисподней, и пока мы не пошли в него и еще живем на земле, т. е. в средних ярусах, - сатира вообще недостойна нашего существования и нашего ума.

Пусть это будет "каноном мамочки".

* * *

Смазали хвастунишку по морде - вот вся "История социализма в России"

(на прогулке в лесу).

* * *

"...да потому, что ее - это принадлежит мне".

"А его - это принадлежит мне", - думает девушка.

На этом основаны соблазнения и свирепые факты.

Так устроено. Что же тут сделать? "Всякий покоряет обетованную ему землю".

(на обороте транспаранта).

* * *

Любовь есть совершенная отдача себя другому.

"Меня" уже нет, а "все - твое". Любовь есть чудо. Нравственное чудо.

* * *

Развод - регулятор брака, тела его, души его. Кто захотел бы разрушить брак, но анонимно, тайно, скрыл "дело под сукно" - ему достаточно было бы испортить развод.

"Учение (и законы) о разводе" не есть учение только о разводе, но это-то и есть почти все учение о самом браке. В нем уже все содержится: мудрость, воля. К сожалению, - "в нашем" о нем учении ничего не содержится, кроме глупости и злоупотреблений.

* * *

...как мелкий вор я выходил от Буре, спрятав коробочку с золотой цепочкой в карман (к часам L. Ademars № 10 165). У детей - ни нарядца, мама - больна: а я купил себе удовольствие, в общем на 300 р.

Вечером не сказал, а завтра перед завтраком: "Мамочка - я купил себе обновку". Все обрадовались. И мама. И дети.

L. Ademars - первые часы в свете. Сделаны еще около 1878 года (судя по медалям выставок на специальном к этим часам патентике), и таких теперь больше нигде не приготовляется, а в истории делания часов этот мастер не был никогда превзойден. Часы - хотя им 30 лет почти - были очень мало в употреблении (вероятно, пролежали в закладе). - Оттого и купил, по случаю.

* * *

Задавило женщину и пятерых детей.

Тогда я заволновался и встал.

Темно было. И услышал в ухо: "Ты побалуйся и промолчи, а они потом (6) как знают".

Я отвернул огонь и увидел, что и о "баловстве", и об "оставлении" шептал первый авторитет на земле.

Вот моя победа и моя история. Мог ли я не воскликнуть: - Я победил.