Булат Окуджава - Свидание с Бонапартом

- Истинный смысл? - удивилась она. - Уж будто вы не догадываетесь, любезный мой сосед. - И немного побледнела. - Я полагала, что с вамито можно без излишних ухищрений, откровенно все сказать вам, и вы все поймете и рассудите здраво не в пример иным любезным соотечественникам... - Она куталась в золотистую шаль плотнее и плотнее, уже только глаза и губы маячили передо мною, все же остальное было скрыто, словно под золотой чешуей. - Да хотела, миленький генерал, чтобы вы приехали ко мне по метели. Когда другие не решаются, пусть, подумала, храбрый генерал приедет. Ему же это ничего не стоит.

...Сбылись пророчества моей души, когда, с тобой беседуя в тиши заснеженной глуши, мы были рядом. Твой голос мне казался сладким ядом. И думал я: жизнь коротка - спеши... Тут вся моя долгая сорокапятилетняя жизнь пронеслась передо мною. Я понял, что судьба выкинула счастливую карту. Книги посверкивали корешками. Свечи стремительно таяли.

- Я догадался, - сказал я, - не скрою, этот знак был мне приятен. Вот я и прискакал. - Тут мне следовало приблизиться к ней, погладить по головке, как и должен бы был немолодой многоопытный мужчина юную взбалмошную очаровательную шалунью погладить, и сказать: "Я ехал к вам, чтобы поведать, как вы, Варвара, мне милы... Я рад, что мы соседи... Эти семнадцать верст приобрели отныне особый мистический смысл, и ваша поспешная шутка с бубенчиками, я понимаю теперь, даже она выглядит уместно..." Мне следовало поступить так, чтобы она чего не подумала, не ощутила бы себя, чего доброго, хозяйкой надо мною самим и над всем, что вокруг меня, но я не смог поступить так. - Метельто все пуще, - сказал я, - как разгулялась, чертовка.

- Я должна сообщить вам очень важное, - проговорила она. - Я тут долго думала под вой метели, - и хмыкнула, - и это я должна сообщить именно вам. Тут ведь вокруг не сыщешь людей, с которыми хотелось бы поделиться самым главным; кроме вас, никого, милый генерал, то есть людей много, всяких господ разных возрастов и воззрений, ох как много, но таких, как вы, здесь нету. Вы единственный. - Может быть, подумал я, она хочет направиться в Европу и попутешествовать? Такие молодые богатые дамы колесят по Европе во множестве, забивая кареты модными журналами, не жалея денег на приемы, чтобы поразить прижимистых европейцев и тем придать себе больше блеска, а может, даже и отхватить какогонибудь принца. - Там, у вас, я не решилась, продолжила она глухо, - при Софьето Александровне и потому позвала вас сюда. Я позвала вас, а вы тотчас же и примчались. - И снова она хмыкнула изпод золотистой чешуи. Русалка, да и только. - Однажды я подумала, вспоминая вас: вот человек, которому ничего не стоит и по Европе прошагать, сея огонь и смерть, и женщину обворожить... Многие дамочки за вами кинулись бы, помани вы их...

- Варвара Степановна, - сказал я с легкой укоризной, словно дитяти, какие дамочки, увольте...

- Многие бы кинулись!

- Я старый вояка, - сказал я, совершенно теряясь перед ее глазами, может быть, и кинулись бы из корыстных побуждений. Да мнето что?

Та молодая пруссачка от меня отказалась. Это верно. Но были и другие, которых мое рабовладельчество весьма грело. Однажды я чуть было даже не женился. Мне показалось, что я влюблен. Ей тоже. Это бывает. Наш полк стоял в Твери на зимних квартирах. Обстоятельства сложились - лучше не надо: ее родители отправились гостить к родственникам, я жил на прекрасной квартире. Распалились, разогрелись. Все произошло легко и изящно. Я проникал к ней с помощью ее горничной; наконец и она стала посещать меня. Кузьма был моим денщиком и в назначенный час, ухватив ее жаркую ручку, приводил ко мне на антресоли, откуда открывался чудесный вид на окружающие леса. Дальше больше. Обстоятельства, говорю я, ибо в благоприятном случае они распаляют воображение. Мы ждали ее родителей, чтобы пасть им в ноги, но они не торопились, и слава богу, ибо поближе к весне огонь уменьшился, начались всяческие штучки, обычные в подобных случаях, ну там голос ее показался излишне пронзительным, нос оказался крупнее, чем этого хотелось, она время от времени топала на меня ножкой. Свидания сокращались. Появились письма, исполненные неудовольствия. В один прекрасный солнечный день пришла пора сниматься с зимних квартир, и тут у меня на антресолях возник ее батюшка. Сказать по чести, я не был коварным совратителем, и, окажись он беспомощным и мягким и стой предо мной, обреченно опустив руки, и заплачь он, не требуя от меня невозможного, я бы сдался, ейбогу, но он кричал, грозил, голос у него был пронзительный, нос громадный... Я молча сходил по лестнице, он торопился за мной следом. Я сел в седло. Он продолжал угрозы, стоя перед самым моим конем. Кузьма сказал ему: "Ваше благородие, коньто зашибить может боольно..." Хулитель мой отскочил в сторону, оркестр грянул, и мы покинули Тверь. Признаться, совесть меня мучила.

- Вы себе цены не знаете, - промолвила она, посмеиваясь. Внезапно встала, погрозила мне пальцем и вышла.

Тут я заметил, что пламя всех четырех свечей потекло вслед за нею... "Сея огонь и смерть..." Вольно ж молодым дамам за утренним кофием выказывать свое отвращение к армейским трудам и осуждать нашу вынужденную непреклонность на полях брани... А едва зазвучат флейта и барабан, не вы ли, милостивые государыни, всплескивая ручками, устремляетесь к окнам и кричите, ликуя, и прижимаетесь на балах к мундирам, пропитанным пороховой гарью, и теряете рассудок, чертовки!.. Сея огонь и смерть... Будто бы смерть - наша прихоть, а повержение врага - наш варварский каприз. Нет, любезные дамы, сие есть высший знак, недоступный людскому пониманию, и ваши укоризны смешныс...

А не был ли я сам смешон в те давние годы, и, хотя сомнения уже начинали меня беспокоить, солдатский барабан гремел в душе моей не переставая, однозначно, упрямо, кощунственно... Так я просидел с добрых полчаса. Пламя свечей сияло, вновь устремленное вверх. Варвара не появлялась. Я даже подумал, что она, переборов себя, явится наконец, приложив загадочно палец к тонким улыбающимся губам, явится, и все сладится... Прошло еще с полчаса, а может, и больше. Я сам кинулся по комнатам. Дом будто вымер. Свет был тусклый.

- Варвара Степановна! - позвал я, но никто не откликнулся, никто не пошевелился. - Есть ктонибудь?! - крикнул я, и тотчас давешняя старушка, Аполлинария Тихоновна, возникла передо мной. Я справился о Варваре.

- Извините, генерал, - прошептала она, прикрываясь ладошкой, - где ж мне знать? Elle se trouve lб oъ elle trouve bon d'кtre. А вы что, все ходите и ищете? Vraiment?.. - улыбнулась как дитя. - Может, она в спальне, закрымшись, плачет, et qui sait, peut-кtre est- elle partie б Saint-Petersbourg?1

- To есть как в Петербург? - спросил я, раздражаясь.

- Не знаю, - прошелестела старушка. - Извините, генерал, vous marier avec elle2 приехали?..