Булат Окуджава - Свидание с Бонапартом

Бабы не причитали. Шел дождь с мелким снегом. Мужики расселись по дровням. Варвару с Дуней усадили в возок. Два поворота - и Ельцово скрылось.

На третьи сутки доползли до Губина. Деревня была цела, будто ничего и не происходило, дым из труб поднимался в низкие небеса. Подморозило. Остановились у губинского старосты в чистой избе. Сам Гордей подобрался к Варвариному подолу - ножки поцеловать, но Варвара его отпихнула, и он зачастил на четвереньках обратно к распахнутым дверям, где толпилась вся семья. Варвара не заметила на его тусклом жидкобородом лице ни страха, ни раскаяния. В голубых выцветших глазах не было ни слезинки...

- Где ваши атаманы? - спросила грозно, как смогла.

- Тута, - сказал Гордей от двери, - тута, матушка Варвара Степанна, в погребе дожидаются, матушка, сами явились, разбойники, с повинной.

Перед Варварой пуще разгорелось недавнее пламя, послышался треск горящих стен, и Лизы белое невинное личико выплыло из коричневого дыма.

- Связаны?

- Связаны, матушка. Как есть связаны по рукам и ногам. К вам в Ельцово везти собирались.

- А вот я сама приехала, - сказала Варвара. - Пора расплачиваться.

- Посечь надо, - откликнулся Гордей, - ишь чего надумали... Пущай покаются перед вами, матушка...

- Мне их покаяния не нужны, - сказала Варвара.

- Вестимо, - прохрипел Гордей. - Посечь надо...

- Посечь... - засмеялась Варвара зловеще и оборотилась к ельцовскому эскорту: - Делайте, что велено.

Все гурьбой вывалились из избы. С улицы доносились выкрики, перебранка. Губинское пламя взлетело до самого неба. Генерал Опочинин лежал у ворот собственной усадьбы, застреленный французским драгуном, и его любовь к Варваре стремительно холодела. "Неужто мы и впрямь варвары? - подумала Варвара, поеживаясь. - Что ж мы никак не угомонимся?" Закусив побелевшие губы, запахиваясь в шаль в жаркой избе, она вновь пыталась отыскать виновных, но, как и прежде, их имена и облик были неуловимы... Кто ж виноват во всем? Неужто всегото эти два негодяя, подбившие других сжечь дом с живыми людьми?.. А может быть, маршал Ней, в чьих жилах крашеная кровь? Или сам Бонапарт, пообещавший спасение от рабства? Или она сама, Варвара, не приученная к состраданию? Или генерал Опочинин, так печально прервавший свое путешествие в поисках истины?.. Да и хватит ли двух склизких камней на двух чужих унылых шеях, чтобы ей уже не беспокоиться о собственном благополучии?..

Наконец явились ельцовские палачи, возбужденные, в промокших сапогах.

- Ну? - спросила Варвара.

- Все как есть сполнили, барыня, - усмехнулся Игнат и качнул кучерским кулачищем.

"Бедная моя Лизочка, - подумала я в ту минуту, - так и проживет теперь всю жизнь с пламенем губинского дома в глазах! Разве это вытравишь?"

Тогда мне было тридцать пять, и я сознавала всю тщету моих усилий, слыша горький запах горящей Москвы, будто отсюда, из Губина, первая же искорка нацелилась на золотые главы первопрестольной. "Что же вы наделали, злодеи? - думала я, плача украдкой. - С кем же мне теперь сводить свои бесполезные счеты? С вами ли с самими или с французами? Или с самой собой?" Красный петух, этот легкомысленный кровожадный и вечный искуситель и спаситель, витал над нами, трепеща крыльями, уже который век пытаясь избавить нас от собственных наших ошибок.

Через неделю после расправы мы оставили Губино, обогнули Липеньки (я даже не обернулась в их сторону) и окопались в глухом бору, завидя на дороге разрозненный французский отряд. Меня поразило, что вражеское войско двигалось от Москвы. Колонна передвигалась нестройно. Лица угрюмы. Многие в бинтах. Молчание царило в рядах, лишь скрипели колеса возов и пушек да побрякивали неуместные железки. Я велела двум своим воякам разузнать обстоятельства сего странного явления. Мы удалились от дороги и принялись за землянки. Для меня мужики постарались, и вскоре я получила дворец, даже с сенями, с ковром из лапника по всему полу, с глиняной печкой, отменным ложем, дворец, озаренный теплым сиянием шести свечек. Это все было сооружено проворно и вовремя: к дождю уже примешивался ранний снег. Игнат, ровно флигельадъютант, не отставал от меня ни на шаг. Я расставила часовых. А вскоре воротились и лазутчики и сообщили, что Москва французами оставлена и наполеоны уходят в обратном направлении.

- Тутто их и давить, - сказал Игнат, улыбаясь.

Сейчас он так же крепок, как в те годы, хоть и не молод, и черная кудрявая борода пронизана белыми искрами, да и кудрява ли? Потухший взор одно угрюмство, да голова, всегда задранная, нынче опущена, рокочущий бархат голоса перемежается хрипом, теперь улыбки не дождешься. А в те годы, я помню, она не сходила с влажных губ - радуется ли он, затевает ли зло... Натуральный злодей с картинки.

- Дозволь, матушка, мы вот вчетвером на дорогу сходим, какогоникакого отсталого наполеона приволокем, ты его допросишь, и казним.

И он обстругал веточку и сунул ее в карман для зарубок.

Они воротились под утро, привели на веревке замерзшего француза. Он оказался сержантом восьмого полка. Шел снег, а он был в мундире. Синий женский платок покрывал его плечи. Худое зеленое лицо, запавшие, небритые щеки, в выцветших глазах обреченность. Это был первый из завоевателей, встреченный мною, и я почувствовала озноб. "Врагов должно судить, - думала я, - судить, прежде чем учинять расправу, - думала я, - а иначе мы в крови потонем, вон мои как вожделенно замерли, ждут сигнала, - думала я. - Сначала суд, а уж потом все остальное, что преподнесет им военная судьба..."

Его поставили на колени передо мною. Он покорно встал, но спину согнуть не смог, и грязные, замерзшие, омертвевшие пятерни сложил на груди, будто давно уже помер.

- Встаньте, - сказала я пофранцузски. В глазах его чтото промелькнуло при звуках родной речи, но тут же погасло. Он с трудом поднялся. - Вот народ, - сказала я высокопарно, кивнув на молчащих моих людей, - и он будет вас судить... Он справедлив... - Все мысли у меня перепутались, потому что его холод достиг меня.

- Сударыня, - проговорил он беззубым ртом и снова опустился на колени, - о сударыня, кусок хлеба, ради всего святого...

- Кого вы привели! - прошипела Варвара. - Мне покойники не нужны... Вы мне истинных злодеев подавайте!

Французу дали холодной каши и кусок сала и глядели на него, пока он ел, соболезнуя, будто он и не противник. Он проглотил первый кусок и застонал, проглотил второй, и снова тот же стон, тонкий и жалобный. Он глотал торопливо, давясь, и стонал, и горестная тень ползла по его лицу. Ночью он помер, и Варвара велела закопать его.

- А потом, - сказала она, - все пойдем к дороге. Вам, прохиндеям, доверять нельзя - вы ищете слабых, а мне враги нужны, злодеи!

- Ой, - сказала Дуня, - сперва они нас, теперь мы их... так и побьем друг дружку.