Перси Биши Шелли - Цастроцци. Перевод Александра Волкова

Торжествующий гонитель отнес его в сырое подземелье и приковал к стене. Железная цепь опоясала его туловище; его конечности, даже не подстелив соломы, огромными скобами пригвоздили к жесткому каменному полу; лишь одну руку оставили свободной, чтобы он мог принимать скудную пищу – хлеб и воду, которые всякий день доставляли ему.

Во всем было отказано ему, кроме мыслей, которые, возвращаясь к минувшему, сделались для него величайшей пыткой.

Уго утром и вечером приходил в подземелье, принося хлеб грубого помола и кувшин воды; изредка его сопровождал Цастроцци.

Тщетно молил узник о милосердии, жалости и даже смерти; напрасно вопрошал он о причине варварского посягательства на его свободу – неумолимый тюремщик сохранял суровое молчание.

Томясь в тягостном заключении, Верецци проводил казавшиеся бесчисленными дни и ночи в тоскливом единообразии ужаса и безысходности. Теперь он лишь едва вздрагивал, когда склизкая ящерица пробегала по его оголенным и недвижным конечностям. Огромные земляные черви, вплетавшиеся в его длинные спутанные волосы, почти перестали возбуждать в нем ужас.

Дни и ночи сливались воедино; и время, проведенное там, его смятенное воображение растянуло на долгие годы – хотя в действительности оно составляло несколько недель. Порой ему мнилось, будто его страдания происходят не из земного мира, и за демонским обличьем Уго скрывается грозная фурия, которая разрушает все воскресающие в нем надежды. Таинственное перемещение из трактира близ Мюнхена также смущало его рассудок, и он никак не мог привести свои мысли к какому-либо заключению насчет занимавшего их предмета.

Однажды вечером, обессиленный долгим бодрствованием, он погрузился в сон, едва ли не впервые за время заточения – как вдруг его пробудил оглушительный грохот, словно бы прокатившийся по пещере. Он внимательно прислушался – даже с некоторой надеждой, хотя надежда почти умерла в его груди. Он вновь прислушался – шум вновь повторился; то оказалась сильная гроза, сотрясавшая горние стихии.

Доверившись безумной надежде, он воздал мольбу Создателю – Тому, кто внемлет гласу взывающего к нему из самых недр земли. Его мысли вознеслись выше земных наслаждений; в сравнении с этим муки его обратились ничто.

Пока мысли его были заняты этим, пещеру потряс еще более неистовый грохот. Сверкающее пламя метнулось от потолка к полу. Почти в тот же миг своды пещеры обрушились.

Поперек пещеры упал огромный обломок скалы; одним краем он врезался в твердую стену, другим едва не выломал тяжелую железную дверь.

Верецци был прикован к части скалы, оставшейся незыблемой. Неистовство бури улеглось, но тотчас же сверху обрушился град каменьев, каждый из которых ранил его нагие конечности. Каждая вспышка молнии, хотя теперь и отдаленная, слепила ему глаза, отвыкшие от слабейшего луча света.

Наконец буря прекратилась, громовые раскаты перешли в неясный рокот, и отсверкавшие молнии сделались невидимы взору. Настал день; никто не явился в пещеру; Верецци заключил, что либо они обрекли его на голодную смерть, либо произошло какое-то несчастье, от которого пострадали они сами. Поэтому теперь он самым торжественным образом приготовлялся к смерти, которая, в чем он всецело был убежден, стремительно приближалась.

Кувшин с водой был разбит падающими обломками, и маленькая корка хлеба составляла теперь все, что сохранилось от его скудных съестных припасов.

Пылающая лихорадка свирепствовала в его жилах; и в бреду безнадежной болезни он отбросил прочь от себя эту корку – единственное, что могло задержать стремительное наступление смерти.

О, сколь разрушительное действие произвели совместные усилия болезни и страданий над мужественным и статным обликом Верецци! Кости его едва не проглядывали сквозь кожу, глаза ввалились, а волосы, склоченные от влаги, прядями свисали вдоль поблекнувших щек. День миновал вслед за утром; смерть ежеминутно представлялась его взору – медленная смерть от голода; он предчувствовал ее приход. Спустилась ночь, но не принесла с собою перемен. Его пробудил шум за железной дверью; в это самое время Уго обыкновенно приносил свежие припасы. Шум убавился и наконец вовсе прекратился – и с ним угасла надежда на жизнь в груди Верецци. Озноб пронизывал его члены; глаза давали ему лишь слабое представление о разрушенной пещере; он опустился, насколько позволяла опоясывающая его цепь, на жесткий пол; и в случившемся вслед за тем кризисе лихорадки его юность и крепкое сложение одержали верх.

Тем временем Уго, получивший от Цастроцци повеление не допускать смерти Верецци, в привычный час принес ему поесть, но обнаружив, что минувшей ночью в бурю скалу разрушила молния, заключил, что Верецци утратил жизнь под развалинами, и с этой вестью явился к Цастроцци. Цастроцци, по непонятным причинам не желавший смерти Верецци, отправил Уго и Бернардо разыскать его.

После долгих поисков они нашли несчастного страдальца, по-прежнему прикованного к скале, но доведенного до истощения голодом и жестокой лихорадкой.

Они расковали его, подняли в карету и через несколько часов стремительной езды доставили бесчувственного Верецци в домик, где жила одинокая старушка. Тот домик уединенно стоял на обширной вересковой пустоши, в отдалении от всякого человеческого жилья.

Цастроцци с нетерпением дожидался их приезда; он поспешно бросился навстречу им и с демонской усмешкой оглядел сведенные мукой черты лица своей жертвы, бесчувственно повисшей на плечах Уго.

– Его жизнь не должна прерваться, – воскликнул Цастроцци. – Она нужна мне. Прикажите Бьянке приготовить постель.

Уго и вслед за ним Бернардо повиновались и внесли изможденного Верецци в дом. Послали за лекарем, который объявил, что кризис лихорадки, сразившей больного, миновал, и надлежащий уход сможет поправить его здоровье; но его мозг поразило расстройство, и для исцеления больному необходимо полное душевное спокойствие.

Цастроцци, для которого имела значение жизнь, но не счастье Верецци, увидел, что неуемная жажда мщения увлекла его слишком далеко от намеченной цели. Он увидел, что надобно прибегнуть к ухищрениям; для этого он поручил старушке уведомить его о состоянии больного, когда тот придет в себя, поскольку врач утверждал, что здешний воздух необходим для исцеления от сразившей его горячки.

Долго выздоравливал Верецци, долго томился он в бесчувственном оцепенении, в то время как его душа словно бы воспаряла ввысь, к счастливейшим пределам.

Наконец он все же выздоровел и, придя в сознание, первым делом спросил, где находится.

Старушка изложила ему события в том виде, как ее научил Цастроцци.