Александр Давыдов - Воспоминания

В 1839 году кончился значительно сокращенный срок каторги С. П. Трубецкого, и местом его поселения был назначен Оек близ Иркутска, а затем пришло разрешение жить в самом Иркутске. Здесь жизнь декабристов приняла почти нормальный характер, особенно после назначения губернатором Муравьева.

(44) О том, как относилась к своим страданиям и к пережитому ею Каташа, можно судить по тому, что она смотрела на это как на испытанье, посланное Богом, за которое она Его благодарит. Своей сестре Лебцелтерн она пишет: "Память о Боге и память о смерти - два мощных стража всякого добра". Ни в минуту катастрофы, поразившей ее, ни впоследствии, во время самых тяжелых переживаний в ссылке - никогда она не возроптала и не раскаялась, что покинула добровольно свою счастливую жизнь в родном доме. О ней она пишет в последний период своей жизни: "Одним из самых больших оснований моей благодарности Богу безусловно является то, что Он сделал так, что все, что касается моей семьи и моих первых привязанностей детства и юности, не может возбуждать во мне иных мыслей и чувств, как только любви и утешения". О своей жизни на поселении она пишет Нарышкиной: "Внутренняя жизнь все та же, уроки детей, заботы о них - вот главное наше занятие". Ни слова о том большом деле, которое делали декабристы и о котором упоминает внук декабриста кн. С. М. Волконский: "Поселения стали культурными гнездами, очагами духовного света. В каждой семье жило и воспитывалось по несколько детей местных жителей. С юных лет они поступали под воспитательный надзор жен, потом переходили в обученье мужьям. В культурной семейной жизни соприкасались они с наукой и искусствами, крепли и зрели умственно и духовно".

Каташе не пришлось дожить до счастливого дня "прощения". Прохворав последний год своей жизни, 14-го декабря 1854 года она тихо скончалась в Иркутске на руках своего мужа и своей дочери Зинаиды, единственной из дочерей, не покинувшей еще родного гнезда.

В июле 1904 года, следуя добровольцем с эшелоном первого батальона Чембарского пехотного полка в действующую армию, в Маньчжурию, я воспользовался длительной остановкой эшелона в Иркутске, чтобы поклониться могиле моей прабабушки. В ограде Вознесенского монастыря я нашел у самого входа в его обширный двор эту могилу, пред которой ровно полвека никто из потомков этой большой русской женщины не преклонил колена. (45) Меня сопровождал в этом паломничестве один из офицеров батальона, интересовавшийся историей декабристов и обладавший фотографическим аппаратом. Он снял меня стоявшим у решетки, окружавшей могилу. Я послал две такие фотографии моей бабушке Елизавете Сергеевне Давыдовой в Крым, в ее имение Саблы. Позже она говорила мне, что получила их, но когда, после ее смерти, я искал эти фотографии среди разбросанных на полу разграбленного большевиками Саблынского дома фотографий и бумаг, я найти их не мог...

(47)

САБЛЫ

В 1850 году, 29-го декабря, в Петербурге скончалась графиня Александра Григорьевна Лаваль, с которой за несколько дней перед этим случился удар. Находившийся в то время в Петербурге Иркутский губернатор Муравьев, узнав о том, что она при смерти, посетил ее и уговорил ее составить завещание, которым были бы обеспечена судьба Каташи и ее детей. Свое состояние Александра Григорьевна завещала нераздельно всем своим дочерям. После раздела на долю Каташи достались имения в Пензенской губернии, в 15 355 десятин, с 2 978 душами крестьян, и в Крыму, в 4 000 десятин. Пензенское имение было родовым, унаследованным от Екатерины Ивановны Козицкой, а Крымское - "Саблы" благоприобретенным, купленным гр. А. Г. Лаваль, вернее ее главноуправляющим, 29 февраля 1828 года с торгов в Санкт-Петербургском губернском правлении, при особых обстоятельствах. Врач графини А. Г. Лаваль посоветовал ей морские купанья в Крыму, а т. к. в то время там еще не было сносных гостиниц и нельзя было нанять приличного дома, то графиня приказала своему главноуправляющему купить имение с усадьбой. Не выезжая из Петербурга, последний купил для нее Саблы, не отдавая себе отчета, где они расположены. Когда графиня приехала во вновь приобретенное имение, то оказалось, что хотя море в ясный день оттуда видно, но находится в 40 верстах от него по птичьему полету. Имение оказалось расположенным в прекрасной местности, большим и доходным, и гр. Лаваль оставила его за собой. Когда вторая дочь Каташи, Елизавета, вышла за моего деда П. В. Давыдова, она подарила его ей, и молодые там и поселились после короткого пребывания в Каменке.

(48) Мой дед, Петр Васильевич Давыдов, хотя физически очень походил на своего брата Николая, с той только разницей, что имел наклонность к полноте, зато обладал совершенно противоположным характером. Далеко не столь умный, как брат, менее образованный и менее склонный к изучению серьезных вопросов, он унаследовал от отца его сердечную доброту и слабую волю. Я уже говорил о том, что в молодые годы он не был чужд некоторых проказ.

Бабушка моя, Елизавета Сергеевна, со своей стороны являлась полной противоположностью своей матери. Физически она пошла в свою бабку-грузинку. Большого роста, черноволосая, с живыми черными глазами и правильными чертами лица, она в молодости была очень красива. Что касается характера, то им она нисколько не напоминала свою мать, кроткую и добрую Каташу. Своенравная, властолюбивая, самолюбивая, волевая и вспыльчивая, она не отличалась добротой, и жизнь с ней и около нее была нелегкой. Умная и не лишенная хитрости, она добивалась своего путем интриг, когда не могла достигнуть того, чего хотела открытым способом. Образование она получила в Иркутском институте и особенно блеснуть им не могла. Понятно, что она всецело завладела своим безвольным мужем и командовала им, как хотела. Когда моя мать однажды сказала моему деду, что не может выносить обидного к ней отношения свекрови, он ответил ей: "Терпи, Оля, я столько лет терплю..."

Детей у моих деда и бабушки было трое: мой отец, Василий Петрович, родившийся в октябре 1852 года, и две дочери - Зинаида и Екатерина, первая была замужем за Дублянским, и вторая - за кн. Долгоруким. Никакого нормального воспитания своим детям моя бабушка не могла дать из-за своего характера. В детстве они ее боялись и не любили, а в зрелом возрасте ее, неудачно вышедшие замуж, дочери непрестанно обманывали родителей и стремились получить от них побольше денег. Что касается моего отца, то бабушка любила его страстно, но той эгоистической, родительской любовью, в которой больше самолюбия, чем нежности. В отце, и без того уже слабохарактерном, она убила последние остатки воли. Тем не менее, после инцидента, о котором я говорил в начале моих воспоминаний, родители передали моему отцу в собственность, (49) кроме Юрчихи, еще и Саблы, сохранив лишь на них право пожизненного пользования.