Виорэль Ломов - Музей

Тут дверь открылась и мне в спину ударил свет.

— Принимаете гостей? — раздался властный голос.

Я обернулся. На пороге стоял человек высокого роста. Лица его и одежды было не разглядеть.

— Милости просим, — сказал я и пошел к себе.

В комнате я разглядел незнакомца. Он оказался не таким властным, как его голос. Он был несколько полным, а полнота предполагает радушие. Гость не спешил сгладить впечатление от своего неожиданного появления в моем мире.

— Это вы стучали? — спросил я.

— На кого? Позволите? — Он опустился на диван.

— Чай? — на правах хозяина предложил я.

Незнакомец посмотрел на чайник.

— Электрический? Я больше люблю чай на костре. С дымом и комарами.

— На костре? Пожарные нагрянут. Вон датчиков сколько.

— Это я так, фигурально.

Я ополоснул стаканы и стал нарезать остатки хлеба, колбасы. Несколько минут мы оба молчали. Незнакомец приглядывался, не беря газету в руки, к подвалу последней полосы.

— Чем богаты, тем и рады. — Я широким жестом пригласил незнакомца к столу.

Тот оценил взглядом стол и сказал:

— Не буду петь осанну сей трапезе, но она заслуживает того. Любительская? Премного благодарен вам. Позвольте представиться: Верлибр Павел Петрович, директор этого федерального заведения. Сюда вас Вова Сергеич определил? Или Салтыков?

— Вова Сергеич.

— Я так и думал. Он хоть и живодер, но искренне жалеет тех, кого убивает. Натура такая… Без палача история — богадельня. История начинается с палача и заканчивается палачом. Лучше: завершается. Да… Это я обдумываю тезисы своего выступления на комитете в понедельник…

— На комитете палачей? — спросил я.

Верлибр хохотнул и зябко поежился.

— Приказ на вас я только что подписал. Люблю крепкий! — Верлибр высыпал остатки заварки в стакан и залил ее крутым кипятком. — В Москве на чайных церемониях пьют зеленый китайский чай, не помню названия. "Улюлюм" какой-то, по восемьсот баксов за такую вот пачечку. Представляете?

Я попробовал представить это, но не смог. Поэтому вместо ответа промычал. Поскольку заварки не осталось, я запивал бутерброд сладким кипятком.

Поговорив таким образом ни о чем и об истории, мы попили чайку, съели весь хлеб с колбасой и сидели, глядя друг на друга.

— Приятно общаться с умным человеком, — наконец произнес Павел Петрович. Ну не прощаюсь. Не провожайте. Перед выходными я обхожу все помещения музея. Как Александр посты.

Интересно, какого Александра он имел в виду?

— Не подскажете, который час?

Директор пожал плечами:

— Мне не нужны часы. — И покинул меня.

В дверях он обернулся, взглянул на рысь и поежился.

— Какой взгляд у нее!

Через минуту я выскочил, чтобы уточнить у него, который все-таки час, но Верлибра уже и след простыл. Я крикнул:

— Павел Петрович!

А мне ответило эхо:

— Павел!.. Павел!.. Павел!..

Я вернулся в комнату таксидермиста и опять стал убирать со стола. Что я делаю? Мне же работать надо. Надо работать, но я чувствовал во всем теле страшную усталость, накопившуюся за последнее время. Не было сил пошевелить даже пальцем. Я присел на минуту на диван, закрыл глаза и отчетливо увидел Федула, пинающего крышечку. Интересно, что он делает сейчас? Я взглянул на рысь. Я не мог отделаться от впечатления, что она смотрит на меня. Ей хорошо и спокойно, у нее есть крыша. Взяв в руки газету, я стал искать место, к которому приглядывался Верлибр. Интересная фамилия, подумал я, Верлибр. Чего он там выглядывал? Среди стандартных объявлений в глаза бросилось одно. Я прочитал его один раз, другой и никак не мог схватить суть. "Меняю юг души на север можно меньше плюс вид на счастье".

— Можно меньше, — пробормотал я, отбросил газету и взял рукавицы.

И тут зашел Федул. В шапке, пальто и сапогах, а в руке он держал охапку роз.

— Привет, — сказал он. — Вот цветочница дала подержать…

— Поди спер?

— Может, купишь? По дешевке отдам. — Он понюхал цветы и дал понюхать мне. Как?

— Мочой отдают, — оценил я.

— Это от меня. По контрасту. Основной принцип искусства. Бомж с розами такого даже у Ибсена нет. Слишком абстрактно. Я ведь без малого двадцать лет в театральных критиках проходил.

— Вовы Сергеича нет, на базе он, — сказал я. — Как тебе это объявление, как театральному критику?

У меня не было никаких сил начинать второй акт трудового дня, и я тянул антракт. Федул прочитал, пожевал губами.

— Как афиша на тумбу.

— Ты откуда взялся? — поинтересовался я. — Чего паришься? Снимай пальто.

— На пенсии, как дерьмо в проруби.

— Не хватает?

— Да нет, я просто бродяга по натуре. Вся жизнь в тусовках и экспедициях.

Федул скинул пальто и шапку и остался в одной майке неопределенного цвета поверх вылинявших спортивных штанов "Адидас".

— Полушинель, — с гордостью отрекомендовал он свое пальто. — Мы все вышли из полушинели.

Голос у Федула по тембру напоминал голос таксидермиста. Я пригляделся, Федул был очень похож на Вову Сергеича. Федул, заметив мой интерес, усмехнулся:

— Братья мы с Вовчиком. Я старший. Иногда по старой памяти помогу ему чем. Я ведь тоже таксидермистом был, четверть века!

— А двадцать лет в театральной критике? Сколько тебе?

— Скоро шестьдесят пять, — с гордостью произнес Федул.

— Ты ж говорил, полтинник?

— Это для прессы.

— Абсолютная свобода бомжа, — ни с того ни с сего стал рассуждать Федул, зиждется на его высоконравственных жизненных принципах и питается высоким моральным духом.

— Понятно! — сказал я.

— Брось, ни фига тебе не понятно. Жена есть?

— Нет.

— Ну вот, а говоришь, что тебе понятно все. Все понятно бывает только с женой. Я вот для большей ясности ее оставил одну. Ей это в самую кассу. Жены рады спровадить нас хоть в Зимбабве. Ладно, ты иди делай чего надо, а я тут вздремну пару часиков.

Он бросил в угол пальто, кряхтя, устроился на нем и тут же уснул.

Часа два я перекладывал с места на место железо, пока не устал с непривычки и весь не перепачкался в грязи и ржавчине. Отряхнув штаны и рубашку, я вернулся в комнату таксидермиста и лег отдохнуть на диван. Федул, похоже, так и не просыпался. Не мешало бы и мне вздремнуть.

Я с завистью прислушался к его сопению. Удивительно, как это я давеча закемарил на часок? Вот уже несколько дней я не могу уснуть. Видимо, бессонница приходит не оттого, что нет сна, а оттого, что жизнь проходит как во сне. Я страшно вымотался, во мне накопилось столько усталости, что ею можно было усыпить целое сказочное королевство! У меня приступы бессонницы случались и прежде. Через неделю без сна у меня обычно начинались глюки, и мне порой казалось, что я раздвоился и наблюдаю за собой со стороны…