Болеслав Маркевич - Марина из Алого Рога

Княгиня разсмѣялась опять своимъ отрывчатымъ, недобрымъ смѣхомъ.

— Чѣмъ кончилась моя политическая карьера, говорить тебѣ нечего, — продолжала она ронять слова насмѣшливо, печально и несвязно:- пятнадцать лѣтъ я агитировала… все ту же мысль мою преслѣдовала… И какіе случаи представлялись! Новое царствованіе… Un souverain généreux, libéral, преобразованіе всего государства! Я все мечтала, ждала каждый день: вотъ, вотъ проснутся они, поймутъ, начнутъ работать!… Въ итогѣ вышло вотъ что: друзей у меня нѣтъ, les gens en place удостоиваютъ меня чести называть меня une cyrène politique des plus dangereuses, — а мнѣ еще ни одной здравой мысли во всю мою жизнь не удалось провести своимъ вліяніемъ… и, что забавнѣе всего, величайшіе мои ненавистники- это они, тѣ, о которыхъ я радѣла, mon parti, пользамъ которыхъ я думала служить этою безсмысленною моею агитаціею въ продолженіе пятнадцати лѣтъ…

— Ты слишкомъ умна была всегда, Дина! невесело улыбнулся графъ.

Она кинула на него взглядомъ изъ-подъ опущенныхъ рѣсницъ.

— Да, ума у насъ никогда не любили: онъ инстинктивно противенъ намъ и грозенъ… Но вѣдь за то ужь… Кто это, не помнишь, Chamfort или Voltaire сказалъ, que "les gens d'esprit font des sottises parce qu'ils ne supposent jamais le monde aussi bête qu'il est"?… Вѣдь мы… У насъ даже инстинкта нѣтъ!… Какъ тяжело странѣ, гдѣ нѣтъ руководящаго высшаго сословія, образованнаго и независимаго, это уже всякій теперь видитъ… А мы, понимали-ли мы когда-нибудь серьезно наши прямыя задачи, да хоть просто интересы наши?… Мы все изъ рукъ выпустили и умѣемъ только безполезно браниться по уголкамъ нашихъ гостиныхъ… Да чего лучше — вотъ тебѣ самый свѣжій примѣръ: ты слышалъ вчера моего остроумнаго супруга, l'écho de nos salons! съ невыразимымъ презрѣніемъ проговорила княгиня… Они, эти Несторы и Одиссеи консерватизма, эти образцовыя маменьки du grand monde, они того даже въ толкъ себѣ взять не могли, что никогда еще, съ начала царствованія, не издавалось у насъ такой разумной и консервативной мѣры, какъ эта реформа образованія, что противъ этого débordement du matérialisme, о чемъ пищатъ они съ утра до вечера, — одинъ оплотъ, одно спасеніе для ихъ дѣтей, — это здоровое, человѣческое воспитаніе!… Что я крови себѣ испортила, разсуждая съ ними!… Все равно, что воду толкла… Всѣ они хоромъ, faisant le tierce à tous ces sales feuilletons radicaux, кричали au despotisme — и какъ по нотамъ разыгрывали игру отъявленнѣйшихъ враговъ своихъ.

— Они въ райскомъ, до грѣхопаденія, состояніи обрѣтаются, замѣтилъ на это со смѣхомъ графъ, — добра отъ зла отличать не умѣютъ. Блаженные!

— Ни вѣрованій у насъ, ни преданій, ни идеаловъ! какимъ-то надтреснутымъ голосомъ заговорила опять Дина, — ничего не осталось: все позабыто, порвано… Безсмысленное шатаніе за границей, безполезное прозябаніе у себя дома, жизнь au jour le jour, тотъ же грубый прозаизмъ жизни, что у вчера разжившагося жида, des vanités d'antichambre — хорошъ примѣръ, какой подаемъ мы собою русскому обществу!… У насъ даже, въ нашемъ всестороннемъ банкротствѣ, прадѣдовскихъ портретовъ не остается… да и половина изъ насъ не знаетъ, кто и что былъ его прадѣдъ… Мы не русскіе, христіане — à peine… и менѣе всего аристократы!… Мы блаженные, ты правду сказалъ: мы не умѣемъ отличить добра отъ зла, пользы отъ вреда, враговъ отъ друзей. Кого мы умѣли привлечь въ себѣ, пригрѣть, обратить, кого не оттолкнули!… какой русскій художникъ, честный писатель могъ когда-нибудь разсчитывать на нашу поддержку, сочувствіе? Да и знаемъ-ли мы ихъ, знаемъ-ли, кто нашъ и кто не нашъ, говоря par abstraction, потому что сами мы прежде всего не знаемъ, кто мы такіе? Тамъ въ печати, да въ какихъ-то невѣдомыхъ намъ уголкахъ Россіи идетъ тяжелая, часто непосильная можетъ-быть борьба за Бога, за семью, за родину, за все то, что называемъ мы notre acte de foi, а мы зачитываемся Monsieur, madame et bébé, да слушаемъ зѣвая Патти — и ни о какой борьбѣ, ни о какой русской мысли знать не хотимъ!… Такъ молчите же, по крайней мѣрѣ,- неожиданно зазвенѣлъ голосъ княгини, — не жалуйтесь, не пищите, не корчите изъ себя нелѣпаго Saint-Germain russe, не воображайте, что вы un parti; et que voue faites de l'exclusivisme éclairé, когда вы соберете у себя въ салонъ трехъ курляндскихъ бароновъ, двухъ непроходимо-глупыхъ генераловъ et Pita Koubeneki, достойнаго друга князя Солнцева, mon seigneur et maître, и начнете съ этими Талейранами отчитывать Россію!…

Она замолкла, встала и, подойдя къ окну, устремилась взглядомъ въ даль, за Алый-Рогъ.

— Не легко тебѣ жить, понимаю!… какъ бы про себя проговорилъ Завалевскій.

— Не легко! повторила она, не оборачивая головы. — Ты этого хотѣлъ! промолвила Дина черезъ мгновеніе.

— Я? не могъ не воскликнуть онъ.

Она отвѣчала не сейчасъ:

— Повторять скучно: объ этомъ не разъ говорено было между нами, кажется.

Говорено было не разъ, — но никогда такъ мало, какъ теперь, не былъ расположенъ Завалевскій выносить эти знакомые упреки. Какимъ-то страннымъ раздраженіемъ отзывалось въ немъ, въ продолженіе всего этого разговора, эхо собственной его мысли въ устахъ Дины.

— Ничего нѣтъ легче посему, отвѣчалъ онъ ей, стараясь придать шутливый тонъ своимъ словамъ, — ничего нѣтъ легче, какъ не касаться уже никогда болѣе этого предмета.

Она вѣроятно разсчитывала на другое впечатлѣніе: нервное содроганіе пробѣжало у нея по щекѣ. Но она не обернулась, не двинула ни однимъ членомъ, — она продолжала пристально глядѣть въ окно.

Прошло нѣсколько минутъ молчанія.

— Она въ самомъ дѣлѣ хороша, какъ нимфа лѣсная! воскликнула вдругъ Дина.

— Кто такая? спросилъ почему-то графъ.

Онъ зналъ, о комъ рѣчь, онъ видѣлъ самъ, онъ сидѣлъ тутъ же у окна и, обернувшись на слова княгини, замѣтилъ Марину, проходившую по направленію своего флигеля. Онъ ласково закивалъ ей, но она не видѣла, не замѣтила. Она видѣла только Дину, у того же окна, рядомъ съ нимъ, и, низко опустивъ голову подъ широкою шляпой, пробѣжала въ свою дверь съ быстротою испуганнаго звѣрка.

— Что, она умна? оставляя безъ вниманія ненужный вопросъ Завалевскаго, спросила его княгиня.

— Милая дѣвушка! отвѣтилъ онъ серьезнымъ тономъ.

— D'éducation — point?

Онъ помолчалъ.

— Кто у насъ въ Россіи хорошо воспитанъ, разсѣянно проговорилъ онъ наконецъ, отвѣчая не ей, а своимъ собственнымъ размышленіямъ.

— Merciі! засмѣялась Дина, отошла отъ окна и заняла прежнее свое мѣсто въ креслѣ противъ графа.

— Ты долго думаешь пробыть здѣсь? молвила она, какъ бы лишь для того, чтобы сказать что-нибудь.

— Не знаю право… вотъ какъ удастся лѣсъ продать.

— А ты лѣсъ продаешь? тѣмъ же равнодушнымъ тономъ проговорила княгиня.

— Да… деньги нужны… для моего заведенія, какъ-то неохотно объяснилъ Завалевскій.

— A!… cela tient toujours? съ тончайшимъ какъ волосъ оттѣнкомъ ироніи проговорила она.