Георгий Марков - Сибирь

А домой не пущают. Приставили вот почту от варнаков стеречь.

Пока старик сообщал девушкам, что за особа охранник почты, сам солдат слушал его слова о себе с подчеркнуто серьезным видом. Глаза замерли, устремленные к какой-то одной точке, и что-то светилось в них горькое-горькое, до ужаса мученическое.

- Истинно так, - сказал он, когда старик умолк. - Русская душа, девки, как конопляная нитка: ткут - бьют ее, холст отбеляют - опять ее бьют, справу сошьют - опять рубелем по ней лупят.

- Ну а конец-то когда-нибудь этому битью настанет, или вечно так будет? - спросила Катя, улавливая настроение солдата.

Тот сощурил глаза, пристально посмотрел на девушек и опустил голову, пристанывая. Катя поняла, что солдат опасается вести дальше откровенный разговор, а может быть, считает своих собеседниц еще зелеными, чтоб судить о житье-бытье.

Но старик, полуобернувшийся на передке к своим пассажиркам, вовсе не хотел свертывать разговор.

У него еще путь длинный, и ему не один час придется сидеть в молчании. А он ведь не ворон на суку, поговорить для него все равно что чаю с медом напиться.

Душа от доброго разговора сладко млеет, краше жизнь становится...

- А как же, милая, настанет конец, беспременно настанет! Вот как ноги протянешь, так тебе сразу и полегчает. - Старик засмеялся протяжным смехом, и в уголках его глаз выступили слезинки. Они скатились по щекам, исчезнув в бороде.

- Ну, дед, и весельчак же ты! - позавидовала Маша. У нее на холоде заныла рука, и она старалась уложить ее в укромное местечко - между своим боком и Катиным.

- А что нам, девка, журиться, у нас мука не слежится, - снова с хохотом сказал старик, но, чуть помолчав, уже серьезно продолжал: - Слышь, по-всякому пробовал жить. Тосковал по достатку, завидовал богатым, пробовал в церкву ходить на каждую службу - никуда судьбину свою не сдвинул... А раз так - и горевать перестал...

- Да ты что, одинокий? - спросила Катя.

- Я у господа, девка, не обсевок в поле. Четырех дочерей и трех сыновей вырастил. Одних внуков на трех лавках не уместишь.

- Все живые?

- Все, окромя сына Василия. Пал на войне.

- И все с тобой?

- Рассыпались, как груздья на лужайке. Девки замужем, сыны на приисках, внучата кто где. Со старухой хлеб жуем...

- А кони твои?

- Были б мои, не распустил бы внучат по людям.

Хозяйские. Почтовую гоньбу десятый год хозяин держит.

- Не боишься, что ограбят или убьют?

- Не из пугливых! И раньше не боялся, а теперь-то при Луке кто меня тронет? Убивают, девка, богатых, с них есть что взять.

Пока Катя разговаривала с ямщиком, солдат лежал все с тем же ожесточенным видом, как и прежде. Вдруг он резко поднялся, опираясь на локоть, сказал:

- Врешь, старик! Богатых убивают одиночками, а бедных - тыщами!

И снова лег, зажмурив глаза и стиснув зубы.

- Во-во! Уж тут ты влил в самую середку, Лука!

А вы, девки, чьи будете? Куда вас мать пресвятая богородица несет? Али енералов ублажать едете? Ох, девки, лют до вашего брата этот Карпухин... По деревням солдатки стоном от него стонут. - Старик так и сыпал своей окающей скороговоркой, будто орехи щелкал.

- Нужен нам твой Карпухин! Тоже сказанул, дед!

Мы городские, едем к родителям. Типографские мы. Из тех, что газеты печатают. Знаешь?

- Как же, куривал! А только за что про что Карпухин посадил вас? Он за так даже вшу с себя не сбросит.

И тут опять вскочил солдат:

- Постой, старик, не зубоскаль! Эвон они какие!

Ну сказывайте, что там в газете пишут? Скоро, нет, кровь из народа перестанут сосать? Одни ребра остались, а у иных и ребра повыбили...

Солдат возбужденно дышал, в груди его что-то свистело, в глазах стояла мука.

- А ты приляг, Лука. Сейчас мы тебе расскажем, - заботливо сказала Катя, дотрагиваясь до плеча солдата.

Ласковый тон Кати возымел действие: солдат подогнул локоть, опустил голову, в глазах его померкла мука и затеплилась надежда,

- Спасибо, сестрица, спасибо, - заученно, как в госпитале, сказал солдат и вытянулся.

Маша чуть толкнула Катю в бок: ну, дескать, давай, подружка, начинай, да не ударь в грязь лицом или, чего еще хуже, не выдай себя в первый же час своего путешествия по сибирскому тракту.

Внутреннее волнение охватило Катю. На мгновение ей стало жарко. С чего начать? Какие слова произнести? Поймет ли ее Лука, если он, может быть, вовсе неграмотный или, что совсем уже плохо, отравлен агитацией всякого рода лжерадетелей за "Расею-матушку", каких развелось великое множество?

И тут Катя вдруг вспомнила наставление брата при первом своем выходе с пропагандистской целью в один из госпиталей в Петрограде: "Говори, Катюха, с солдатами просто, не умничай, не Сюсюкай, не подделывайся под народ. Это не в манере большевиков. Говори серьезно, деловито. И знай: солдат только книжек не прочел с твое, а в понимании жизни он дока, многое на собственной шкуре испытал, и тебе есть чему у него поучиться".

- А ты откуда, Лука? Из каких мест? - спросила Катя.

- Иркутской губернии мы. Из села Худоеланского Дижнеудинского уезда.

- Рабочий или крестьянин?

- И то и это, сестрица. На ллотбищах лес рубаем для железной дороги... А в селе - изба, корова, конь, надел земли.

- Семейный?

- Как все православные: жена, двое детишек, матьстаруха. Отца сосновым хлыстом задавило.

- Ох, господи, вот горюшко-то! - вздохнула Маша, а старик, то и дело норовивший влезть в разговор Кати с солдатом, широко размахнул рукой в собачьей рукавице, осенив себя крестным знамением.

- Ты хорошо, Лука, насчет русской души сказал:

бьют ее, как конопляную нитку. Но только ты не закончил своей мысли. Что ж, есть у этого битья конец или нету?

- Знамо дело! У каждой веревки конец есть, - не утерпев, ввернул-таки свое словцо старик.

- Правильно говоришь, дед. Есть конец и у этого битья. Но вот подобраться к этому концу можно только при сильном желании. Если будешь сидеть сложа руки, еще триста лет будешь ждать и не дождешься. Ты чтонибудь, Лука, о большевиках слышал?

Лука молчал. Старик раза два прошептал незнакомое слово и тоже сник. А как ему хотелось опередить солдата, взять над ним верх!

- Большевики - это партия рабочих. Революционеры...

Худое лицо солдата вдруг обмякло, и он усмехнулся, обнажая желтые от махорочного дыма, крупные вубы: вспомнил. Ну как же! Были у них в полку большевики - один прапорщик, трое рядовых. Против царя солдат настраивали, против фабрикантов и помещиков.

Повернуть оружие против богатых хотели! Но не повезло им. Военно-полевой суд отправил всех четверых на вечную каторгу.

- С сильным не борись, с богатым не судись, - скавал старик, как бы подводя итог рассказу солдата.

- И тогда вечно будешь рабом, - очень удачно подражая голосу старика, закончила Катя.