Сергей Семенов - Алексей заводчик

Взяло меня горе, ударился я в кабак, стал вином душу отводить -- ничего не помогает, все гложет сердце. Два дня пропьянствовал, -- вижу, надо выхаживаться. Стал я выхаживаться, и послал мне Бог такого человека, который надоумил меня как сделать. А ты, говорит, вот что сделай: выдай яковлевскому обществу расписку от себя, что ты все убытки, которые в случае твои старики наделают, на себя принимаешь. -- Поехал я в Яковлевку, объявил это, поставил еще вина ведерку, -- согласились, переписали приговор, отвез я его к земскому, и пошли мои бумаги куда следует. Полгода не прошло после этого, вызывают меня в волостную и говорят, что я совсем теперь утвердился.

Утвердился я в обществе, утвердился и с бабой: Авдотья еще мне сына родила; только одна беда: дома-то расстроилось. Пришло время долги платить: староста требует деньги, что под жеребенка взяли; кабатчик велит одежу выкупать, что заложена была; еще один мужик долг теребит -- под землю у него занимали. Ведь больше полсотни долгов-то накашляли, ну, а платить-то нечем. Хотел было опять к Ивану Иванычу заложиться, -- не берет, осердился, что тогда его обманул. Закружились у нас с Авдотьей головы, хоть ложись да помирай. И что же ведь, какое дело, -- видно, не даром пословица говорится: "голенький ох, а за голеньким Бог". Подошел случай -- и тут выкарабкались. Старая-то лошадь у нас кобыла была, ну, и вынесла она нам жеребчика, да такого хорошего, что редко такие и в деревне бывают. Где она его добыла -- кто ее знает, у нас, словно, и жеребцов таких не было. Ну, ожеребилась, это, кобыла-то, пустили мы ее на усадьбу выгуливаться. И едет мимо нашего сарая купец Рябцов, вот Савельевка-то чья. Увидал жеребенка. -- Чей такой? -- спрашивает. -- Алексеев. -- Позвать сюда Алексея. -- Я подхожу. -- Чей такой завод у тебя в лошади? -- А кто его, говорю, знает, -- в стаде должно погулялась. -- Не может быть, у этого все стати заводские. Продай, говорит, вместе с маткой. -- Побежал я к жене. -- Как быть, говорю, Авдотья? -- Что ж, говорит, давай продадим, мы теперь на одном жеребенке управимся -- четыре уж года ему. -- Ворочаюсь я к купцу. -- Извольте, говорю, продадим -- 50 целковых им цена. -- Возьми 35. -- Слово за слово -- 40 рублей он нам и отвалил. Ну, получили мы денежки, кому должны 20 -- отдали 15, кому 15, тому 10, и осталось за нами всех долгов меньше 20 рублей.

Ну, лето-то мы проработали в поле, осенью да зимой я опять сапожничеством перебивался, а пришел пост -- встретился я в дубровском кабаке с Качадыковым; он тогда взялся у кабатчика три избы срубить, ну, а народу-то мало. -- Наймись, говорит, ко мне в плотники. -- Я думаю он шутит. -- Куда, говорю, мне в плотники наниматься, пожалуй, вместо дерева топором-то по носу заедешь. -- Не заедешь, говорит, навыкнешь -- как раз куда следует попадать будешь. -- Подумал, подумал: постом и сапожным ремеслом можно бы было хорошо заработать, когда бы деньги были на товар, а так как денег-то у меня не было, -- пойду, думаю, в плотники: хоть небольшое жалованье полтора рубля в неделю, ну, да дома хлеба не ем, и нанялся.

– - И ничего, работаешь? -- спросил я его.

– - Сперва-то плохо дело шло, а потом понавык, и ничего -- пошло. До Пасхи проработал, а потом он пристает: до Петрова дня возьмись; положил за все время двадцать два целковых, вот я и работаю.

Алексей замолчал. Пока он рассказывал, мы прошли все расстояние от волости до нашей деревни, и вскоре нам нужно было расходиться.

Я не знаю, что думал Алексей, но во мне поднялось множество самых разнообразных дум и чувств. Разбираясь в них, я долго ничего не мог сказать Алексею.

– - Однако, ты молодец! -- нашелcя я наконец. -- Как это у тебя хватило духу все это вытерпеть? У другого бы, пожалуй, руки опустились.

– - Бог помог, -- молвил Алексей. -- Я не один раз подумывал, особливо когда это водочки выпьешь, -- наплюнуть на все да махнуть рукой. Чего мне в этот хомут-то лезть: проживу как-нибудь, все легче будет самому-то по себе, -- что тут забота да тегота, и впереди сладости мало. Ну, а как это представишь, что все-таки ты будешь человеком жить на ряду с людьми, будут у тебя думка на каждый день да забота; ты позаботишься об них, они об тебе, ну и как-то лучше кажется. Думаешь, что в такой жизни об других понимать можешь, и все такое.

– - Так что же ты задумываешь на будущее время?

– - Да вот, Бог даст, до Петрова дня проработаю, последние долги уплачу, потом думаю своим хозяйством заняться получше. Очень у нас все плохо идет-то, никакого толку в деле нет.

– - Отчего же это, по-твоему, так выходит?

– - Да как сказать-то? Мало ли отчего. Иные не понимают, отчего что лучше может быть, а иные и понять могли бы, да нужда задавила. Некогда чего получше-то выдумать да испытать, а бери пока, что можно получить. Как вот деньги иной занимает: три шкуры с него за это содрать могут, а все лезет в лапы, потому ничего не поделаешь.

– - А у вас плохо земля родит?

– - Надо бы хуже, да нельзя. Рожь приходит сама-другая, травы почти совсем нет, только ломаешь задаром. Я вон у Ивана Иваныча жил, там рожь-то сама-осьмнадцать приходила, а земля-то такая же, все одно. Попробую, поведу дело и я по-другому, а там увидим, что Бог даст.

– - Ну, желаю тебе счастливого успеха! -- сказал я, когда мы подошли к перекрестку и нам пришлось расходиться. -- Авось теперь таких трудностей не встретится, какие пришлось переживать.

– - Как придется! -- проговорил Алексей. -- Наше дело -- ко всему надо быть готовым; иной раз не спишь, да выспишь. Такие дела бывают.

И он тихо засмеялся, поправил картуз на голове и, попрощавшись со мной, пошел по своей дороге, а я пошел по своей.

После этого я Алексея больше не видал.