Сергей Семенов - Дедушка Илья

После Михайлова дня закрутила погода, пошел снег и покрыл всю землю. Корм и воду мы с бабушкой стали возить на салазках. Бегать с ребятишками мне приходилось только по улице; за сараями и в лесочке за овинами снег лежал на пол-аршина, и в нем вязла нога. Вскоре и по улице стало можно бегать только посредине, где протиралась санями дорога, да по дорожкам у двора. Навалило сугробов. Установился санный путь. Наш староста поехал на двух лошадях с овсом в Москву.

– - Не привезет ли он нам какого слуху об отце с матерью.

Староста привез слух. Он видел отца у нашей заставы. Он сказал, что оба они поступили на место. Отец отдал старосте еще пять рублей в оброк, а нам с бабушкой прислал мешок муки. Хотел было и гостинца прислать, да денег не хватило.

– - А не выпивши он? -- спросила бабушка.

– - Нет, трезвый.

– - Слава тебе, господи! -- сказала бабушка и истово перекрестилась.

И с этих пор дни для нас с бабушкой пошли как-то веселей. Мы ходили за скотиной, убирались в избе. Днем я убегал на улицу или к товарищам. Она тоже куда-нибудь ходила: или в повитухи, или к корове, которая не растеливалась, а не то еще куда. Вечером к нам кто-нибудь приходил. Бабушка с ними разговаривала, я слушал, пока не засыпал. Если никого не было, то бабушка рассказывала что-нибудь мне про старину, про то, как у нас француз воевал, как литва приходила и как в нашем городе оборонялись от нее. Наш город стоит на горе. Когда литва к нему подступила, то горожане забрались на вал, наварили горячего киселя и обливали им неприятеля; этим будто бы они и прогнали литву.

Одинаково мы проводили дни, одинаково вечера. И верно, этак бы прошла вся зима, если бы совсем нежданно-негаданно среди нас не появился бы новый человек и не внес в нашу жизнь неожиданную перемену.

Дело было около масленицы. Стали ясные дни. Солнце при всходе ударяло в нашу избу и как-то оживляло все. Думалось, что оно делается сильнее и сильнее, светит ярче и резче. Выйдешь, бывало, на улицу, взглянешь на снег, и у тебя зарежет глаза. Проснешься утром, увидишь этот луч, и на сердце чувствуется веселей. В одно утро я проснулся уже поздно. Бабушка истопила печку и закрыла и дверь, и дымовое окно. Было тепло. Я подошел, еще не умывшись, к окну и стал глядеть на улицу.

Я долго сидел так. Вдруг дверь отворилась, и в избу вошел высокий худощавый старик. Он был в лохмотьях, обут в чуни, с палкой в руках. Короткая, курчавая, с сильной проседью борода его вся обмерзла сосульками. Заиндевели даже веки, оттенявшие черные, выразительные, как у молодого, глаза. Он помолился богу и, околачивая одну ногу о другую, проговорил:

– - Мир этому дому! Здорово поживаете? Как вас милует бог?

При этом он с тревогой в глазах остановился на бабушке. Бабушка с удивлением уставилась на старика. Я тоже глядел на него, разинув рот. Мы ни таких нищих, ни странников не видали, и оба недоумевали, откуда только взялся он.

Старик долго околачивал ноги, потом сдавленным голосом, словно кто его держал за горло, проговорил:

– - И ты меня не узнаешь, и я тебя не разберу. Ведь это дом Братцевых?

– - Был когда-то Братцевых.

– - А ты-то из этой семьи?

– - Из этой.

– - Кто ж ты такая? Неужели Прасковья?

– - Прасковья, -- сказала бабушка.

– - Теперь вижу, что ты, -- молвил старик, обрывая на бороде сосульки. -- Ну, теперь скажи мне, кто я?

Бабушка растерялась и изменилась из лица. Она долго стояла, не двигаясь ни одним членом, ни одним мускулом; вдруг она всплеснула руками и воскликнула:

– - Илья! Да неужто это ты?..

У старика сразу появились на лице краски, и глаза подернулись слезой.

Я тут же смекнул, что это был дедушка Илья, тот брат дедушки, которого отдали в солдаты.

– - Вот узнала, бог дал! -- сказал он. -- Знамо, я ваш Илья. -- И он подступил к бабушке и потянулся к ней целоваться. Бабушка обвила его шею руками и поцеловалась с ним крест-накрест три раза.

– - А это кто же такое, чей он? -- взглянувши на меня, спросил старик.

– - Это Тихона, сына моего, сынок, -- вымолвила бабушка, и я видел, как у ней тряслись руки и ноги. Она до того была взволнована, что не знала, ни что делать, ни что говорить.

– - Да откуда это тебя бог принес-то? -- сказала бабушка с невыразимым удивлением и вдруг всхлипнула. Старик круто отвернулся и стал скидывать с себя лохмотья.

– - С того света, должно, -- глухим голосом сказал он. -- Небось меня и в живых-то не считали?

– - Как же считать, коли об тебе ни слуху ни духу? Ведь больше тридцати годов прошло, как тебя взяли-то от нас, сам посуди!

– - Да, времечка прошло немало! Я и сам уж не думал, что сюда попаду: думал косточки положить на чужой стороне, да вот пришлось и на родное пепелище попасть.

Голос старика стал тверже, но в нем звучала такая грусть, что и я тогда легко это подметил. Он замолчал и начал медленно потирать руки, видимо, чтобы отогреть их.

– - Да откуда ты только пришел-то?

– - Погоди, мать, расскажу, дай маленько очувствоваться да озноб прогнать; я хоть на своем двоем ехал-то, а порядком продрог. Я сегодня из города припер, верст пятнадцать, чай. Мороз, да к солнцу-то, а бобры-то на мне, вишь, какие!

И он стащил с себя кацавейку и положил ее на приступку; под кацавейкой на нем была овчинная прижимка и синяя рубаха.

– - Груди-то у меня тепло, только вот коленкам холодно, да ноги вот словно затекли, крепко я их оборами стянул.

– - Разуйся; на, я тебе свои валенки достану, а чуни-то на печи посушу.

– - Давай, это дело хорошее, ногу в тепло, славно.

Старик сел на коник и стал развертывать оборы. Бабушка послала меня на печку за валенками ему, а сама села на лавку и, качая головой, заахала:

– - Ведь вот дивушко-то дивное!.. Где бы кто подумал, что ты как снег на голову свалишься? Другое время сны какие-нибудь видишь, а теперь и во сне-то ничего не снилось… Ах ты, батюшки мои!..

– - Не стукнул, не брякнул, а гость подошел! -- пошутил старик.

– - Как ты только нашел нас, али спросил кого?

– - Никого не спрашивал, а шел прямо, и все тут. По липе напротив да по коньку на избе и узнал. Новые-то избы все с захмылом, а эта на старинный лад.

– - Все она у нас та же, из которой ты пошел. Григорий вон отделился и новую выстроил, Ликсей тоже в другую хоромину переселился… а нас в старой оставил.

Бабушка всхлипнула и расплакалась.

– - Что ж, помер?.. -- спросил старик.

– - Годов восемь уж, с весны девятый пойдет.

– - Царство ему небесное! А дядя Парфен?

– - Тоже богу душу отдал.

Старик стал поминать еще какие-то имена, мне совсем неизвестные. Бабушка отвечала ему. Старик, вздохнув, проговорил:

– - Знать, моя только смерть заблудилась. Эх… хе… хе!… И он глубоко вздохнул и сразу опустился весь.

Опять наступило молчание. Немного спустя старик снова поднял голову и стал расспрашивать: