Сергей Семенов - Дедушка Илья

– - Сколько у тебя было детей?

Бабушка стала рассказывать, старик слушал ее, понурив голову. Вдруг бабушка спохватилась и воскликнула:

– - Что ж я тебя словами-то, угощаю, о другом-то забыла. Ты небось поесть хочешь?

– - Да, пожевать чего пожевал бы: я сегодня еще ничего не ел.

– - Садись к столу-то, я тебе сейчас соберу. Степка, умывайся и ты садись с дедушкой. Это ведь дедушка тебе, родной дядя твоему отцу.

Я умылся и сел за стол, но мне совсем не хотелось есть. Я глядел на пришедшего к нам неожиданно дедушку, слушал его слова, -- вспомнил рассказы про него про молодого, и, сам не знаю почему, в сердце мое закралось чувство небывалой грусти. Чувство это все более и более росло и так сжало мое сердечко, что я уже не видел свету. Бабушка, заметив, что я не ем, вдруг проговорила:

– - Что ж ты-то, дурашка?

Вместо того, чтобы мне приняться за еду, я вдруг горько заплакал. И бабушка и дедушка Илья очень этому удивились. Дедушка Илья проговорил:

– - Это он меня боится, глупый! Погоди, меня нечего бояться, мы с тобой такими приятелями будем, что нас водой не разольешь.

Поевши, дедушка Илья полез на печку и улегся там.

– - Вот это хорошо, -- сказал он, -- погреются мои косточки… Ох, косточки, косточки, много они видели на своем веку!..

– - Ты давно из солдат-то? -- спросила бабушка.

– - Давно…

– - И на войне был?

– - В севастопольскую войну был, только не в Севастополе сидел, а с туркой дрался.

– - Что ж ты после солдат-то домой не пришел?

– - Не время было, должно: захотелось свет поглядеть да себя показать.

– - Много ты видел на свете?

– - Будет с меня, по степям ходил, в казатчине жил, в остроге сидел, всего тяпнул, только добра не нажил, а остался под старость яко наг, яко благ.

У дедушки пересекло в горле, и он умолк. Он молчал несколько минут, потом глубоко вздохнул, и стал кидать кое-какие слова бабушке. Он спрашивал, какие были в последнее время господа, как объявили волю, как устраивались после воли. Бабушка все ему говорила. Дедушка наконец спросил:

– - Что ж народ-то, какой жистью больше доволен: что прежде была али теперь?

– - Теперь, знамо, вольготнее, что говорить, только угодья нет. Если бы тогдашние угодья…

– - Нешто не всю землю-то отдали мужикам?

– - Где всю! Больше чем третью часть отхватили, да еще самые хорошие места. Помнишь мелкий лес, мы ведь весь его косили? А княжий-то лужок да дорожный огорок? А теперь все это господам отошло, а у нас осталась на поле глина, а по ручьям острец. Бывало, в покосы-то и сараи набьют кормом, и копен накладут, а нонча накосят -- и видеть нечего; кто купит нешто, у того побольше.

– - А за землю плату-то положили?

– - Как же, неужели задаром?

– - Это, значит, волю дали!.. Ха-ха-ха!.. -- злобно засмеялся дедушка Илья и поворотился навзничь. Он перестал задавать бабушке вопросы и умолк.

– - Ты, може, спать хочешь, так усни, -- сказала бабушка.

– - Пожалуй, усну, -- молвил дедушка и глубоко вздохнул.

Бабушка приумолкла и отошла в угол; я оделся и побежал на улицу.

Когда я вернулся с улицы, дедушка Илья все еще спал, бабушка сидела на лавке и починяла отцовскую рубашку. Я спросил, на что эта рубашка; бабушка отвечала, что дедушке Илье.

– - Что же, этот дедушка-то у нас будет жить?

– - У нас.

– - Что же он будет делать?

– - Тебя грамоте учить.

– - А он не сердитый?

– - Как будешь стараться.

Бабушка вдруг поднялась с места и проговорила:

– - Ну, ты посиди маленько дома, а я к дедушке Григорию пойду, скажу им, какой к нам гость-то пришел; може, придет навестить.

– - Ну, ступай.

Бабушка накинула на себя одежину и ушла. Она ходила долго; когда она пришла, то видно было, что она не в духе.

– - Что ж ты дедушку Григория не привела? -- спросил я.

– - Пойдет твой дедушка Григорий! Только услыхал, затрясся весь: боится, на его шею не навязался бы; не бойся, не навяжется: проживет как ни на есть у нас.

Вскоре после этого дедушка Илья проснулся; он поднял голову, свесил ноги и закашлялся. Он долго кашлял, насилу перевел дух и сказал:

– - Вот он сколько годов так мучит, то ничего-ничего, а то вдруг как нахлынет, того гляди, глаза на лоб выпучишь.

– - Где же ты его подхватил?

– - Где-нибудь простудился. Ноги, руки вот ломят, да он донимает…

Дедушка Илья тяжело дышал. Он весь опустился. Давеча он казался бодрее и крепче, а теперь стал вялым, с тусклыми глазами. Кряхтя, он спустился с печки, подошел к конику, сел и опустил голову.

– - Что это, мне слышалось, вы Григорьево имя поминали? -- спросил он.

– - Поминали; я ходила к нему, о тебе сказывала.

– - Ну, что ж он?

– - Ничего. Бабы говорили, чтобы ты пришел к ним.

– - Ты говоришь, они хорошо живут?

– - Первыми из деревни. Он бурмистром ходил, а теперь сын в Москве в артели, а он по дому торгует.

– - Вас-то он не покидает?

– - Нам он теперь чужой. Что ж ему об нас заботиться, мы ведь разделились по согласию.

Бабушка, видимо, старалась, как бы не сказать про дедушку Григория чего-нибудь дурного; но дедушка Илья по тону догадался про все. Он вздохнул и спросил:

– - Неужели не выручает?

– - Кой-когда не оставляет, знамо, в долг.

– - Ну, еще бы! Торговому человеку нешто можно помочь оказывать, -- в убыток. Эх, хе, хе! Вот все так… Наш брат как залез в богатство, так забыл и братство… Все так…

Бабушка оборвала неприятный разговор и стала собирать обедать; после обеда дедушка Илья сказал:

– - Ну, что же, малый, веди меня к дедушке Григорию, показывай, где он живет.

– - Сходите, сходите! -- проговорила бабушка. -- Только не принимай ты к сердцу, если он худо с тобой обойдется. Бог с ним, видно, он уж такой человек.

– - Да уж перенесу все, мы не такие виды видали, -- проговорил, горько улыбаясь, дедушка Илья.

Дедушка Григорий жил на том конце деревни, который упирался в речку. У него было две избы, между ними широкое тесовое крыльцо. Крыты избы были хотя и соломой, но под щетку, прочно и гладко. Дедушка держал много скота, и скот у него был отменный изо всей деревни. Все у него было лучше, чем у людей. Полосы его в том же поле породили против людей вдвое-втрое; куры неслись чуть не круглый год, овцы скорей плодились. Дедушка хозяйство любил и только и занимался что им, хотя сам мало работал. У него круглый год жили работник с работницей, а в покос и жнитво работали толокой, или за какое-нибудь одолжение, или просто за вино. Работнику с работницей у него доставалось. Никто у него больше года не жил. Жаловались на строгость и скупость его. Скупы в семье дедушки Григория действительно были все на подбор. Они боялись, как бы работники у них не прогуляли часу, не съели лишнего куска. Из-за этого они и хлеб пекли невкусный. Они каждый день пили чай, но работникам выдавали к чаю только по одному пиленому куску сахару и чай наливали такой жиденький, про который говорили в шутку, что сквозь него Москву видно. В избах у них стояла грязь, в теплушке бродили ягнята, телята, хрюкал поросенок. Тут же на стенах висели хомуты, кисла лохань с помоями для скотины. Тараканов и клопов у них всегда было хоть пригоршней греби. Только передний угол отличался тем, что был уставлен образами и под праздник перед этими образами горело несколько лампад, -- так только во всей деревне водилось у них одних.