Сергей Семенов - Гаврила Скворцов

– - Милый друг, хороший, на всех зверей похожий, пойдем-ка, возьмем мою гармошку да развернемся, чтобы чертям было тошно.

Гаврила с завистью поглядел на молодое, дышащее весельем лицо Петрухи, и вдруг ему страстно захотелось самому развеселиться, забыть свою, так гложущую его тоску, хоть не надолго, хоть один день прожить с легким сердцем. Но он чувствовал, что так он развеселиться не может, а ему еще нужно подвинтить себя, нужно еще выпить. Взглянувши на Петруху, он проговорил:

– - Мне выпить хочется.

– - И выпить можно. Пойдем со мной и найдем.

Гаврила не противоречил.

Веселье в деревне все разрасталось. Бабы меньше выпили, но они разошлись не хуже мужиков. Столпившись в кучки, они оживленно болтали между собою, пересыпая речь бойким смехом. Которые помоложе, те собрались в отдельную артель и с песнями стали ходить взад и вперед по улице. Одной из баб в этой артели надоело пенье, и она проговорила:

– - Ну, что мы улицу-то меряем: что ни мерь -- больше не намеряешь; давайте лучше попляшем!

– - И то дело! Давайте, давайте! -- поддержали ее другие.

– - Только подо что ж? под сухую?

– - Под сухую, так под сухую!

– - Подождите, мы найдем подо что, -- вызвалась одна баба, -- я вам сейчас принесу.

И она отвернулась от толпы и скрылась в первой избе. Через минуту баба вернулась оттуда с железным ведром и рубчатым вальком. Продевши валек под дужку ведра, она начала быстро водить им. Ведро загремело, получилась музыка, не особенно приятная, зато громкая.

Бабы под эту музыку запели:

У Катюши муж гуляка,

У Катюши муж гуляка.

Ах, барыня ты моя,

Сударыня ты моя!

Муж гуляка!..

Он гуляка, запивака!..

Когда песня наладилась, две бабы выступили в середину круга и пустились в пляс. Отплясала одна пара, выступила другая.

Вдруг раздались звуки гармоники. Бабы бросили свою музыку и обернулись. Это играл Петр Старостин. Он шел медленно вдоль улицы и, подыгрывая себе, громко пел:

Ты, гармошка, матушка,

Слаще хлеба, батюшки!

Ты скажи, гармонь моя:

Не прокормишь ли меня?

Рядом с ним выступал Гаврила. Он не пел, но вид его уже был другой: глаза казались немного помутившимися, лицо выражало некоторую беспечность. Несколько ребятишек и девчонок бежало за ними. Со всех сторон показались мужики. Бабы, как мухи на мед, поспешили на звуки гармоники.

Когда Петр с Гаврилой, дойдя до кучки баб, остановились, то через минуту вокруг них образовался широкий круг. Петр продолжал выводить свою разухабистую песню.

– - Будет тебе, -- крикнул ему кто-то, -- заводи плясовую!

– - Играй "барыню"!

– - Плясовую, так плясовую! -- крикнул Петр. -- Кто плясать будет -- выходи!

И он опустил гармонику, переправился, потом снова взялся и заиграл плясовую. И только гармоника зазвенела, как один высокий, белокурый, длинновязый мужик выступил из ряда других, упер руки в бока, притопнул ногой, подпрыгнул кверху, выскочил на середину круга и начал, семеня ногами, "откалывать" в такт музыки. К нему выплыла одна баба и, слегка приседая и повертываясь из стороны в сторону, пустилась вокруг него.

Эх, теща моя, доморащенная! --

припевал плясун и, стащивши с головы картуз, трепал им во все стороны.

Три-та-ту, где была?

Три-та-ту, на рынке.

Три-та-ту, что купила?

Три-та-ту, ботинки, --

выводила баба и хлопала в ладоши. Все замерли кругом с веселыми улыбками на лицах. Кто прямо-таки хихикал от восторга. У некоторых подергивало поджилки, и им самим хотелось пуститься в пляс. С веселым лицом стоял Гаврила. Забористые звуки гармоники и пляска загнали в глубь души его печаль, и она как будто уснула там, и на смену ей выплыли совсем противоположные чувства и наполнили его грудь какой-то давно небывалой теплотой.

Гаврила стоял в первом ряду. Сзади его напирали любопытные, желавшие ближе увидеть плясунов. Кто-то чем-то толкнул его. Он оглянулся, но не мог уже разобрать, кто его так толкнул; зато он увидел неподалеку от себя стоящую Аксинью. Лицо бабы, как и у всех, дышало весельем, и на губах скользила довольная улыбка. Сердце Гаврилы снова забилось тем чувством, которое он испытывал и раньше при виде этого лица, и он с любовью взглянул на нее, улыбнулся и крикнул:

– - Что, каково разделывают-то?

– - Очень гоже! -- тоже улыбаясь, ответила Аксинья. -- Так и подмывает самое пойти.

– - А ну-ка пойдем.

– - Пойдем.

– - Отлично! Давно не плясал, а теперь разомну ноги, -- весело сказал Гаврила, подавая руку Аксинье.

Когда первая пара утомилась от пляски, пошли Гаврила с Аксиньей. Хотя они плясали не очень мастерски, но и их пляской все были довольны.

После пляски Гаврила с Аксиньей встали вместе к стороне и, поглядывая друг на друга, перекидывались кое-какими словами. Гавриле так было приятно стоять с ней рядом, что он давно не испытывал такого удовольствия.

– - Ну, вот и хорошо! -- говорил он. -- А то сколько годов в одной деревне живем и ни разу плясать не удавалось.

– - Вольно тебе! Давно бы пригласил, вот и поплясали б.

– - В голову не приходило, ей-богу! -- говорил Гаврила, и видно было, как в глазах его появился небывалый блеск, в голосе слышались нежные, мягкие нотки.

А гармоника все звенела. Пляшущие сменялись пара на парой; народ, стоявший около, громким смехом выражал свой восторг, но Гаврила ни на что другое не обращал внимания. Он только видел перед собой смуглое раскрасневшееся лицо Аксиньи, ее улыбку, обращающийся к нему взгляд. И вдруг это лицо с этим взглядом сделалось для него так мило и дорого, что ничего для него милее и дороже в свете не существовало. В жилах Гаврилы заходила кровь и ударила в голову. В голове на минуту помутилось, сердце забилось реже, но удары его чувствовались сильней. Вдруг улыбка на лице Аксиньи исчезла, она отвернулась от Гаврилы и что-то сказала. Гаврила оглянулся: оказалось, неподалеку стоял Арсений выпивши и звал Аксинью домой.

– - Я обедать хочу, поди собери, -- говорил Арсений.

Аксинья исчезла из круга. Гаврила почувствовал себя точно осиротелым. Другие лица казались ему ненужными, неприятными. Гармоника резала уши, пляшущие были жалки, и их веселые окрики показались Гавриле настолько противными, что он не захотел даже стоять здесь, протолкался сквозь толпу и пошел от нее прочь.

Гаврила пошел домой. Медленным и нетвердым шагом вошел он в избу. Изба была пуста. Не было ни Маланьи, ни стариков. Очевидно, все были и где-нибудь на улице. Только кошка играла на полу с недавно выведенными котятами да поздние мухи жужжали на стеклах окон. Гаврила скинул пиджак, картуз и лег на коник. Ему хотелось успокоиться, привести свои чувства в надлежащий порядок, но это ему не удавалось. Кровь в нем продолжала бурлить, сердце по-прежнему билось неровно, в голове вихрем носились то одна, то другая мысль, хотя все они вертелись около одного предмета, и этот предмет был -- Аксинья.